Социализм. «Золотой век» теории

Когда модель Каутского начнет реализовываться большевиками, результат ужаснет немецкого марксиста. Было очевидно, что большевистский эксперимент сопровождается страданиями рабочих и ростом их угнетения. Каутскому следовало срочно найти принципиальное отличие свой позиции от идей большевиков. Главное отличие – большевики не признают парламентской демократии.

Формально большевики провозглашали советскую демократию, которая на деле была заменена диктатурой партии. Каутский надеялся на парламентскую демократию, не замечая, что она давно уже стала демократией для элиты.

Вызов большевизма заставил Каутского углубиться в проблему демократии, которая прежде казалась само собой разумеющейся.

«Демократия и социализм различаются не тем, что первая – средство, а второй – цель; оба они – средство для одной и той же цели… Социализм как средство освобождения пролетариата без демократии немыслим»[845]. Критикуя большевизм, Каутский говорит об освобождении. Но мы помним, что Каутский собирается предоставить рабочим свободу только в часы досуга – как и буржуазные политики.

* * *

Так что же является достаточной основой для социализма? Концентрация производства или развитие демократии? Каутский считает, что одно предполагает другое. Сталин легко опроверг это заблуждение. Обеспечив концентрацию производства, он создал на основе общества-фабрики тоталитарный режим – высшую степень авторитаризма. Когда Сталину понадобится пойти на сближение с западной социал-демократией в рамках Народного фронта, он в 1936 г. даже заменил систему советов парламентаризмом – разумеется однопартийным. А в странах «народной демократии» Сталин будет готов терпеть даже формальную многопартийность. Уж он-то прекрасно понимал, что парламентская «демократия» безусловно вторична в отношении социальных отношений.

«Демократия», которая является практически единственным отличием модели Каутского от «реального социализма» СССР, никак не вытекает из прочих марксистских постулатов – обобществления, ликвидации частной собственности, концентрации производства. Скорее наоборот – демократия предлагается как предпосылка реального обобществления и противоядие против деспотической трансформации коммунистической стратегии, которая была продемонстрирована большевизмом.

«Зеркало» большевизма заставило Каутского и других лидеров немецкой социал-демократии сделать существенные уступки производственной демократии, допустить, что рабочие могут участвовать в управлении непосредственно, а не только через посредство государства. Опыт опроверг гипотезу о том, что концентрация производства и «социалистическое» огосударствелние автоматически породят демократию, которой рабочие смогут наслаждаться в свободное от работы время. В 20-е гг. Каутский пытается поставить свою модель с головы на ноги, сделав демократию «базисом», основой обобществления: «Обобществление должно быть планомерно подготовлено демократическим государством, в котором существует полная возможность демократического контроля и полная свобода политической самодеятельности для всех граждан; но и осуществлено должно быть обобществление на основе господства демократии и внутри предприятия, то есть на основе демократического управления предприятием, при участием рабочих с одной стороны, потребителей – с другой»[846]. Аналогичные подходы на практике в 1919 г. стали применять и австрийские социал-демократы во главе с О. Бауэром.

Теперь Каутский уже не так доверяет государству, как раньше. Он пишет о создании социалистического производства: «чем меньше в это дело будут вмешиваться государственная бюрократия, чем большее участие путем свободной самодеятельности в нем будут принимать как рабочие отдельных производств, так и весь рабочий класс в целом – тем лучше для этого строительства»[847]. Это – очевидный сдвиг в сторону идей освободительного социализма, который до 1917 г. презрительно отвергался немецкими социал-демократами как анархический утопизм.

Но, совершив философский переворот в концепции германской социал-демократии, Каутский уже не может последовательно перестроить всю модель, оставляя в ней множество противоречий. Поощряется самодеятельность, самостоятельность действий рабочих. Что делать, если самодеятельные инициативы работников будут расходиться с государственным планом. Как должен приниматься этот план – наиболее компетентными представителями интеллигенции, большинством рабочих? Как принуждать к выполнению этого плана тех рабочих, которые с ним не согласятся в силу своей самодеятельности? Кто будет менеджером «фабрики-государства», если не государственная бюрократия? Это – не праздные вопросы. С ними неизбежно сталкиваются все теории, которые желают совместить «все хорошее» – самостоятельность личностей и коллективов с одной стороны – и экономический централизм, рациональный план – с другой. На решение этих проблем уйдет весь ХХ век.