Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII века

Существенное влияние на ориентацию польской внешней политики оказало наметившееся русско-шведское сближение. Осенью 1600 г. литовский канцлер Лев Сапега привез в Москву проект «вечного мира», а также предложение об объединении двух государств. В качестве членов федерации Речь Посполитая и Россия (согласно польским предложениям) должны были вести единую внешнюю политику, совместно оборонять южные границы от татар, завести общий флот на Балтийском и Черном морях, иметь общий порт в Нарве и Ивангороде. Купцы получили бы право свободно торговать в пределах двух государств.[14]

Во время переговоров русские дипломаты поддержали предложения о совместной обороне против татар, развитии торговли и пр. Однако в целом проект федерации не был принят. Бояре категорически отвергли пункт, предоставлявший шляхте право на приобретение вотчин в России, отказались разрешить строить костелы, венчать православных с католиками. Много споров вызвал вопрос о выборах главы федерации. Королевская дипломатия строила расчеты на том, что Сигизмунд III был достаточно здоровым человеком в свои 34 года, тогда как пятидесятилетнего Бориса одолевали тяжелые болезни и ему предрекали близкую смерть. О наследнике Бориса в Польше толковали, что он слаб здоровьем и к тому же слабоумен. Условия замещения трона носили неравноправный характер. В случае бездетной смерти царя московский трон отходил к Сигизмунду III. В случае же бездетной смерти Сигизмунда III польская сторона не исключала возможности «выбрать паном господаря Русского», но на польский трон мог быть принят и любой другой кандидат в силу свободного выбора.[15] Таким образом, русскому дворянству отказано было в роли равноправного участника выборов главы федерации.

Московские переговоры завершились 1 марта 1602 г. подписанием договора о 20-летнем перемирии.

Русское правительство не добилось благоприятного для себя решения балтийского вопроса. Но его дипломатические усилия все же принесли свои плоды. На всех границах государства царил мир. Система договоров с соседями, казалось бы, надежно обеспечила России длительную мирную передышку. Однако мирная система, воздвигнутая Годуновым, вскоре обнаружила свою непрочность.

Глава 7 Самозванческая интрига

Самозванство сыграло заметную роль в русской истории XVII–XVIII вв. Начало его связано с появлением на исторической арене Лжедмитрия I. Длительное время обсуждение проблемы первого самозванца сводилось к вопросу о том, кто скрывался под личиной самозванца.

По преданию, первым самозванцем был мелкий галичский сын боярский Юрий Отрепьев. Первым, кто попытался критически переосмыслить историческое предание, был Н. И. Костомаров.[1] Однако и после Н. И. Костомарова традиционная версия не потеряла своих защитников. Самым ревностным из них стал ученый иезуит П. О. Пирлинг.[2]

Крупнейший знаток Смутного времени С. Ф. Платонов считал, что вопрос о личности Лжедмитрия I не поддается решению. Нельзя считать, что самозванец был Отрепьев, но нельзя также утверждать, что Отрепьев им не мог быть: истина от нас пока скрыта.[3]

Столь же осторожной была точка зрения В. О. Ключевского. Как отметил этот историк, личность неведомого самозванца доселе остается загадочной, несмотря на все усилия ученых разгадать ее; трудно сказать, был ли то Отрепьев или кто другой, что, впрочем, менее вероятно.[4] Анализируя ход Смуты, В. О. Ключевский с полным основанием отметил, что важна была не личность самозванца, а роль, им сыгранная, ибо надо выяснить прежде всего исторические условия, которые сообщили самозванческой интриге страшную разрушительную силу.[5]

В советской историографии впервые было установлено, что самозванство в России явилось порождением острой социальной и политической борьбы в эпоху крестьянских войн в XVII–XVIII вв. Отвергнув представление М. Н. Покровского о Лжедмитрии I как крестьянском царе, И. И. Смирнов утверждал, что выступления низов в пользу доброго «царя Дмитрия» служили выражением «царистской» идеологии угнетенных масс, выступавших против феодального гнета.[6] Будучи неспособными сформулировать программу нового политического устройства, выходящую за рамки традиционного монархического строя, угнетенные добивались свержения плохого царя и замены его добрым царем, способным защитить народ от притеснений «лихих бояр» и социальной несправедливости.[7] Лозунг «хорошего царя», по мнению И. И. Смирнова, представлял собой своеобразную крестьянскую утопию.[8]

Как отметил В. И. Корецкий, самозванец был вынесен на московский престол волной крестьянского движения.[9]