Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII века

Как только Отрепьев убедился в том, что Адам Вишневецкий и православная шляхта не смогут помочь ему разжечь войну на русских границах, он связал свою судьбу с теми католическими кругами, которые обещали ему помощь короля и немедленную войну с Россией.

Перед тем как представить королю самозванца, новые покровители Отрепьева организовали инсценировку, в которой принял участие Лев Сапега.

На службе у Сапеги в течение двух лет подвизался некий холоп Петрушка, московский беглец, по происхождению лифляндец, попавший пленником в Москву в детском возрасте. Тайно потворствуя интриге, Сапега объявил, что его слуга, которого теперь стали величать Юрием Петровским, хорошо знал царевича Дмитрия по Угличу. Петрушка-Петровский был спешно отправлен к Вишневецкому, чтобы удостоверить личность претендента. Встреча произошла в Жаложницах, куда самозванца доставил зять Мнишка Константин Вишневецкий. По словам Мнишки, Петровский сразу признал московита за истинного царского сына, указав на знаки, «которые он на его теле видел».[27]

На самом деле встреча в Жаложницах едва не кончилась скандалом. Пан «Петровский» при виде самозванца не нашелся, что сказать. Тогда Отрепьев, спасая дело, громогласно заявил, что узнает бывшего слугу, и с большой уверенностью стал расспрашивать его. Тут холоп также признал «царевича» и указал на его приметы: бородавку около носа и неравную длину рук.[28] Как видно, внешние приметы Отрепьева сообщены были холопу заранее теми, кто подготовил инсценировку.

Встреча в Жаложницах имела место, скорее всего, в конце января либо начале февраля 1604 г. Результаты были тотчас доложены королю. В письме от 14 февраля 1604 г. Сигизмунд известил об этом Замойского, отметив при этом, что «инфлянтец» (Петровский. — Р.С.) прислуживал царевичу Дмитрию и, более того, находился при нем, когда «совершили убийство истинного ли сына, или подложного младенца».[29]

Из Жаложниц князь Константин, не теряя времени, отвез самозванца в Самбор, где проведены были новые «смотрины», о которых Мнишек рассказывал позже следующее: «В Самборе некоторый слуга господина воеводы (Юрия Мнишка. — Р.С.), который под Псковом пойман был и, несколько лет находясь в Москве в неволе, знал его (царевича Дмитрия. — Р.С.) еще в детстве и признал его (самозванца. — Р.С.) за того же».[30]

При Шуйском произошло любопытное объяснение между царскими послами и поляками. Объяснив причины, побудившие короля поверить самозванцу, польские дипломаты писали: «И для таковых всих мер, а не за свидетельством Петровского и двух чернцов (! и хлопца пана воеводиного (Мнишка. — Р.С.), яко есте написали, склонившись веру дать тому» (Дмитрию).[31] Два холопа и двое бродяг монахов — таковы были главные лица, засвидетельствовавшие царское происхождение Отрепьева.

Несколько иначе очертил круг свидетелей старец Варлаам. Князя Угличского, — по его словам, узнали «пять братов Хрыпуновых, да Истомин человек Михнева Петрушка (Петровский. — Р.С.), да Ивашко, что вож, да мужики посадцкие киевляне».[32] Братья Хрипуновы покинули Россию в 1603 г. Их измена и бегство не имели никакого отношения к самозванческой интриге. В Литве они были приняты на королевскую службу. После появления самозванца в Кракове Хрипуновы оказали услугу Сигизмунду III, «вызнав» в Отрепьеве царевича.[33]

По понятным причинам Варлаам не назвал в числе главных свидетелей «двух чернецов», каковыми были он сам и старец Мисаил.

Показания двух бродяг монахов, двух холопов и нескольких изменников-дворян были двусмысленными и зыбкими. Но сторонники войны с Россией готовы были принять на веру любые свидетельства.

Престарелый Юрий Мнишек пользовался дурной репутацией. Он снискал расположение слабого короля Сигизмунда II Августа, оказывая ему самые разные, подчас сомнительные услуги. После смерти короля из дворца исчезли все его драгоценности. Ораторы сейма открыто обвинили в грабеже Юрия Мнишка. Последнему с трудом удалось избежать судебного разбирательства.

Благодаря связям при дворе Мнишек добился должности воеводы Сандомирского и старосты Львовского и Самборского. Под его управление поступили доходные королевские имения в Червоной Руси. Однако Мнишек распоряжался королевскими доходами столь плохо, а его страсть к роскоши и расточительству была столь велика, что к концу жизни он совершенно запутался в своих финансовых делах и оказался на грани полного разорения. Постоянные задержки с уплатой сборов в казну привели к тому, что в 1603 г. королевские чиновники явились в Самбор, угрожая наложить арест на имущество Мнишка. Воеводе пришлось спешно продать одно из своих имений, чтобы уплатить неотложные долги. Но поправить дела ему не удалось, и осенью 1603 г. Мнишек обратился со слезным прошением к Сигизмунду III, прося позволить ему на год задержать выплату королевских доходов с Самбора.[34]