Социальное насилие

Столетиями философы, правоведы видели в государстве результат «общественного договора», орган, объединяющий людей, должный способствовать всеобщему процветанию и благоденствию. Лишь со временем наступило понимание того, что быть может государство и необходимый институт, но отнюдь не выполняющий свои «миротворческие» функции.

Томас Гоббс (1588 – 1679) сравнивал государство с Левиафаном – ветхозаветным чудовищным морским змеем, нередко отождествляемым с сатаной. Правда, сам Т. Гоббс, говоря современным языком, был «государственником». Тем не менее, жутковатый образ Левиафана до сих пор служит символом государства. Позднее Левиафана дополнил образ Паноптикума (или Паноптикона) – «идеальной тюрьмы» И. Бентама (1748 – 1832). Последний выдвинул идею «открытой тюрьмы», когда стражник находится в центре, но невидим для заключенных. Узники не знают, в какой именно момент за ними наблюдают, и у них создается впечатление постоянного контроля. Кстати говоря, автор этих строк видел некое подобие воплощения замысла И. Бентама в одной из нью – йоркских тюрем…

М. Фуко назвал И. Бентама «Фурье полицейского государства». Его Паноптикум стал антиутопией тоталитаризма и перекликается с образом «Большого Брата», который «все видит», из романа – антиутопии «1984» Дж. Оруэлла.

Сам Мишель Фуко (1926 – 1984) ставил перед собой «скромную» задачу «расшифровать генеалогию современной власти и всей современной западной цивилизации». Он считал, что власть разлита по всему телу общества. «Отношения власти проникают в самую толщу общества; они не локализуются в отношениях между государством и гражданами или на границе между классами и не просто воспроизводят – на уровне индивидов, тел, жестов и поступков – общую форму закона или правления… Отношения власти не однозначны; они выражаются в бесчисленных точках столкновения и очагах нестабильности, каждая из которых несет в себе опасность конфликта, борьбы и по крайней мере временного изменения соотношения сил»[282].

Власть – «порядок» – насилие, – вот неизменные атрибуты государства. «Порядок «отводит» каждому индивиду его место, его тело, болезнь и смерть, его благосостояние посредством вездесущей и всеведущей власти, которая равномерно и непрерывно подразделяется вплоть до конечного определения индивида: того, что характеризует его, принадлежит ему, происходит с ним»[283].

Власть обтесывает каждого до состояния «дисциплинарного индивида», «послушного тела», исключая, элиминируя тех, кто упорно не становится таковыми, в том числе, посредством смертной казни или помещения в уже известный нам Паноптикум…

Паноптизм гораздо шире представления о тюрьме. Паноптизм – характеристика современного (только ли?) общества. «Установление «надзора» за индивидами является естественным продолжением правосудия, пропитанного дисциплинарными методами и экзаменационными процедурами… Удивительно ли, что тюрьмы похожи на заводы, школы, казармы и больницы, которые похожи на тюрьмы?»[284]. В большинстве своих трудов М. Фуко рассматривает различные ипостаси Паноптикума, различные проявления паноптизма[285].

В этой связи из современных отечественных авторов нельзя не назвать А. Н. Олейника. В своей монографии «Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти» (М., 2001)[286] он противопоставляет «маленькое» (немодернизированное) и «большое» общества. Примерами «маленького общества» могут служить мафия и… тюрьма. С точки зрения А. Н. Олейника, современная Россия, не является «большим обществом», представляя собой совокупность «маленьких обществ».

Позднее об этом же напишут Р. Ромашов и Е. Тонков[287]. Тюрьма, как элемент (и средство) социального контроля олицетворяет монополию власти на насилие. «Только благодаря идее тюрьмы можно осуществлять тотальный контроль за всеми гражданами… Тюрьма становится универсальной государственной лабораторией по выработке средств для поддержания дисциплины среди подчиненного населения»[288]. И хотя «наказание есть реакция на совершенное зло, но в этом смысле наказание – то же зло»[289].

О тесной, неразрывной связи власти и насилия пишет Н. Луман: «Насилие всегда сохраняло и продолжает сохранять свою специфическую, соотнесенную с властью природу… Распространенное представление о противоположности или одномерной полярности между легитимностью и насилием либо между консенсусом и принуждением ошибочно»[290]. Власть и насилие едины или, более корректно – дополнительны (в боровском смысле).

Н. Смелзер определяет государство как «часть общества, которая обладает властью, силой и авторитетом для распределения ресурсов и средств социальной системы»[291].

Вопреки надеждам на сокращение роли власти в современном мире, в действительности происходит «нарастающий характер власти в различных типах общества»[292]. Авторитарные ресурсы растут и крепнут вслед за аллокативными (так Э. Гидденс именует материальные свойства окружающей среды, производство, товары).