Социология литературы. Институты, идеология, нарратив

«Анна Каренина» продолжает занимать все умы, давая повод к всевозможным толкам. Появляющаяся 3-я часть ее отличается тем же изяществом и теми же недостатками, как и первые две. Роман этот, мне кажется, призван играть весьма серьезную роль: он покажет, в изящной и очаровательной форме, читающему моду, до чего может довести нравственный тайный разврат, овладевший в последнее время известным высшим слоем общества, преимущественно петербургского, и доведенный им до такого ужасающего развития, он заклеймит, быть может стать, тем клеймом позора и стыда и спасет некоторых жертв, готовых уже впасть в беду. Слишком гадательно было бы утвердить, что роман этот послужит к исправлению, но можно с уверенностью сказать, что он заставит многих задуматься над самим собою, а это уже много, особенно у нас, не привыкших вообще много думать, а менее всего о нас самих. Это обличительно-воспитательное значение романа обнаружилось всего яснее в 3-й его части. От души желаю, чтобы оно продолжалось так же, развивалось, и, не жалея и не слабея, раскрашивало, позорило и проклинало некоторые явления современной жизни, свидетельствующие о пошлом упадке в нас нравственных сил и исчезновение в нас самосознания.

[Ответ на выпуск 5, 16 февраля 1876 года]

Явилось продолжение «Анны Карениной», и разочарование последовало не мало. Действительно, насколько первая часть была художественно обработана, настолько последовавшие за нею обнаруживали постепенный упадок таланта, настолько последняя отняла все надежды видеть произведение, достойное «Войны и мира». Развитие собственно романа основано в этой части на положительной фальши, характеры мужа, жены и любовника нисколько не выдержаны, они поражают полным отсутствием чего-либо изящного, какой-либо нравственной стороны, а напротив, избытком пустоты и безличности; это куклы, и притом куклы антипатичные, не внушающие к себе ни любви, ни уважения, ни симпатии даже. Затем идут нескончаемые рассуждения о сельском хозяйстве, о рабочем труде, могущие совершенно свободно быть выкинутыми из романа, не имеющие с ним никакой связи. Вообще этою вновь вышедшею частью романа могут восхищаться только те люди, которые считают долгом восхищаться всем, что подписано Толстым, или же те, которых мелкое, грошовое самолюбие польщено некоторыми идейками, пробившимися сквозь канву романа. К числу этих последних принадлежит известный кружок московских будёров и бисмарков en herbe, которые с злорадством рукоплещут образу мыслей Толстого касательно правительства и которые, будь они правительство, не преминули бы сокрушить под тяжестью своего презрения.

[Ответ на выпуски 6 и 7, 8 апреля 1876 года]

В ежемесячно выходящих новых частях «Анны Карениной» наши салонные ценители стараются разгадать, кого из наших знакомых Толстой имел намерение изобразить в той или в другой личности. Слишком мелко и бедно ценить таким образом истинный талант, предполагая, что он только рисует портреты, а не создает, силою своего творческого гения, типы. Последняя часть этого романа многих оскорбила тем, что в ней выведены исповедь и брак и представлено что-то в роде критического анализа этих таинств. Есть стороны жизни человека, которых беллетристам, каким бы гениальным талантом они ни обладали, не следует касаться: так изображение исповеди или карикатурно, или кощунственно по отношению к душе человеческой, так и в «Анне»: чувствуешь насмешку автора, чувствуешь желание дать всему этому смешной оборот, а это мало способствует украшению произведения, мало придает цены ему. Я не фанатик, как известно, но я не могу не сказать, что безверие, отсутствие религии и уважения к религиозной жизни души человеческой тормозят развитие истинного таланта.

[18 апреля 1876 года]

В одном романе Октава Фелье [Octave Feuillet] женщина неиспорченная, но увлеченная примерами и озлобленная на жизнь, намеревается сделать ошибку. Она получает записку от друга: Vous serez bien malheureuse demain, и эти несколько слов останавливают ее. Какое глубокое знание человеческого сердца обнаруживает эта черта в авторе, а вместе с этим какой тонкий вкус, какое изящное понимание. Да, размышление это могло бы многих остановить на пути к гибели, эти слова заключают такую глубокую истину, что душа, не утратившая еще совершенно способность сознавать истину, не может не быть поражена ею. Небось, в «Анне Карениной» нет ни одной черты, подходящей к этой по изяществу и по верности. До таких идей мы, русские, еще не доросли и не скоро дорастем.

[Ответ на выпуск 12, 31 марта 1877 года]

«Анна Каренина» продолжает выходить и продолжает возмущать меня своим отвратительным реализмом. Фотографически верное описание родов, как бы это верно ни было, не должно находить себе место в произведении беллетрическом. До сих пор русская литература была свободна от слепых подражаний Золя, Сью и др.; теперь дорога проложена.

[Ответ на выпуск 13, 2 мая 1877 года]