Соцветие поэтов

И она «очнулась, отдохнула», — чтобы стать уже окончательной вестницей судьбы. Второе из непредусмотренных событий в жизни поэта оказалось пострашнее лагерей. В 1956 году, в возрасте 48 лет, когда дети были выращены, она ушла от Заболоцкого к Василию Гроссману… Та самая Екатерина Васильевна, которая была тише воды ниже травы. Даже при покупке простыней у неё был совещательный голос. Даже подросток Никита «разговаривал с матерью по-мужски». Как реагировал Заболоцкий? «Если бы она проглотила автобус, — пишет Николай Чуковский, — он удивился бы меньше…»

За удивлением последовал ужас. Семья была для Заболоцкого религией, столпом мироздания. Он вообще всегда и всюду вёл себя как очень религиозный человек, даром что имени божьего знать не хотел. Гумилёв рядом с ним — ханжа, Ахматова — язычница, если не более того («Все мы бражники здесь, блудницы…»). И когда гром грянул, он не просто удивился сверх меры, он утратил стержень, вокруг которого строилась его жизнь и вращалась вселенная.

В известной мере это была расплата — за те годы, когда он делил этические ценности с обэриутами и «яростно поносил женщин». (Утверждал, среди прочего, что «Женщина не может любить цветы!» Слышали такое?) По словам Лидии Гинзбург, обыватели, выведенные в стихах и прозе Обэриу, подменяют ценность мерзостью, — но нельзя не видеть, что в этих героях-обывателях было очень много автобиографического. Женясь, Заболоцкий выстроил для себя схему: все женщины — плохи, зато одна — более чем хорошая.

Но что же случилось с Екатериной Васильевной? Уйти от мужа, едва оправившегося от инфаркта? От человека, которому вся жизнь была посвящена? Что же, она в одночасье перестала быть «лучшей из женщин», «ангелом-хранителем»? Нет, конечно. Просто в сердечных делах она была ещё бóльшим младенцем, чем Заболоцкий, и попалась в первую же ловушку. Не ведала, что творит.

Как Заболоцкий был сокрушён, беспомощен и жалок, понять можно из блистательных воспоминаний Наталии Роскиной. Точнее, без них нельзя понять Заболоцкого. Несчастье прибило его к этой одинокой, молодой (28 лет) и очень умной женщине. О любви не было и речи. Заболоцкий хранил телефон какой-то женщины, любившей его стихи, — вот всё, что он о ней знал; она же с юности знала и твердила на память его «Столбцы», читала их дочери. Ошарашенный несчастьем, Заболоц-кий позвонил Роскиной. Ухаживать он не умел до смешного: повёз в ресторан, потчевал и почти ничего не мог сказать. Назавтра — то же. И прямо здесь, в ресторане — на второй день знакомства — он сделал ей предложение. Как? Написал на клочке бумаги: «Я п. В. б. м. ж.»! Вымолвить не решился. Роскина, всё сразу понявшая, сперва отказывалась, но потом уступила — из уважения к поэту, из жалости к раздавленному человеку, находившемуся между жизнью и смертью.

Роскина обладала литературным даром, была умна, наблюдательна и честна. Ни малейшего оппортунизма в её поступке усмотреть нельзя. Здесь поразительно вот что: Гроссман приходился ей чем-то вроде приёмного отца, опекал её, ещё девчонку, когда отец Роскиной (друг Гроссмана) погиб на фронте. Этим определилось её отношение к Клыковой. «Екатерина Васильевна заочно стала мне симпатична — это чувство сохранилось навсегда», — пишет она.

Ничего у Заболоцкого с Роскиной не вышло и не могло выйти. Вышел дивный цикл лирических стихов, «Последняя любовь», единственный в творчестве Заболоцкого, один из самых щемящих и мучительных в русской поэзии. И вышел второй инфаркт, который и свёл поэта в могилу. Чрезвычайно характерно, что героиня цикла едина в двух лицах: одни стихотворения посвящены Роскиной, другие — Клыковой, и ей — большая часть. Он именно полюбил её с новой силой; переживал за неё; понял, что и на него ложится доля ответственности за постигшую его катастрофу. Точнее, за катастрофу, постигшую их обоих. Ибо она — вернулась. Тот же Николай Чуковский, близко наблюдавший весь этот обыкновенный ужас, пишет: «Он пережил уход Катерины Васильевны. Но пережить её возвращения он не мог… Сердце его не выдержало, и его свалил инфаркт…».

Когда вглядываешься во всё это, за Екатерину Васильевну становится страшно не меньше, чем за поэта. Винить её не в чем. Гроссман, опытный сердцеед, мог не понимать, что делает. Для Роскиной эта история была всё же приключением, пусть и мучительным. Для Клыковой, как и для Заболоцкого, произошло землетрясение, разлом тектонической плиты. Екатерина Васильевна прожила ещё долгие годы — и, надо полагать, в оцепенении от случившегося.

После второго инфаркта Заболоцкий протянул ещё около полутора месяцев. Прежде он всю жизнь твердил, что «смерти нет, есть только превращения метаморфозы», что «если человек — часть природы, а природа в целом бессмертна, то и каждый человек бессмертен» (Николай Чуковский). Теперь он знал, что умирает — и умирает навсегда. И принялся составлять своё поэтическое завещание, безжалостно отметая целые пласты написанного. Получилось 170 стихотворений и три поэмы.