Сотворение любви (ЛП)

Я спускаюсь в поисках телефона. Вероятно, кто-то из моих друзей что-то забыл – сумку, а, может, ключи от машины – и теперь возвращается за ними. Кто бы то ни был, скорее всего, он сядет пропустить последний стаканчик “бурбона”. А, быть может, это Алисия, которой вздумалось прийти и разделить со мной кровать, уняв мою дрожь, вызванную предрассветной сыростью. Хотя я не хочу заниматься с ней любовью в эти утренние часы с чумовой, будто набитой ватой, головой, но мне чертовски нравится мысль спать с ней в обнимку, прижавшись лицом к ее затылку и положив руки на ее обнаженный живот. Я снова не спеша поднимаюсь по лестнице с радиотелефоном в руке. Наверняка телефон перестанет звонить, прежде чем я поднимусь на террасу, и мне не придется отвечать. Так и произошло, но после короткого затишья телефон затрещал снова. Там, наверху, под открытым небом, во вселенской предрассветной тишине, звонок звучал более пронзительно и был еще более неуместен.

- Да.

- Самуэль?

- Да, это я.

- Это Луис.

Воцарилась тишина, и я успел подумать, что это не кто-то из моих друзей. В моем мозгу прозвучал сигнал тревоги, такой же, какой звучит, когда ты в полночь слышишь приближающийся вой полицейской сирены или скорой помощи, и понимаешь, что это могло быть неожиданным предупреждением о том, что порядок вещей в любой момент может нарушиться. Раньше все было, как всегда, я увязал в простой монотонности дней: по утрам одни и те же завтраки, вечерами шел спать в одиночестве, и за день не происходило ничего примечательного. И вот этот звонок незнакомца в пять или шесть часов утра может возвестить только о важной перемене, о преобразовании, которое, возможно, сделает так, что все, что было, перестанет существовать, и, что книга, которую мы читали, превратится вдруг в историю, полностью отличающуюся от той, что мы ожидали. Хотя я хочу верить в то, что этого не произойдет, что это ложная тревога. Мне незнаком номер, высвечивающийся на экране, не узнал я и голос, у меня нет близких друзей, которых зовут Луис, и я ничего не испытываю ни от долгого молчания сначала, ни от чьих-то всхлипываний потом, ни от высмаркиваний кого-то, с кем приключилась беда. Я не стану ничего узнавать, потому что непонимание вот-вот разрушится, и этот человек извинится, повесит трубку и снова станет набирать номер, чтобы начать разговор, свидетелем которого я уже не буду.

- Что случилось?

- Я сожалею, Самуэль, очень сожалею.

- Мне кажется, Вы ошиблись, – говорю я, но мое убеждение рушится, потому что я вдруг осознаю, что он называет меня по имени.

- Клара. Сегодня вечером. Совсем недавно. Черт, ты не представляешь, как я сожалею.

- Клара, – повторяю я и копаюсь в памяти, думая, что не хочу, чтобы он повесил трубку. Прежде чем отправиться спать, мне необходимо выслушать эту чужую историю, не мою, именно для того, чтобы она стала моей. Точно также как мы читаем роман, чтобы добавить в свою жизнь какие-то события, яркие истории, не причиняющие боли. Мы думаем о них, потому что не можем соприкоснуться с ними в реальности. Я хочу узнать, кто такая Клара, чем она занималась, какие отношения связывали меня с ней, и почему я должен сожалеть об этом.

- Мы никогда не встречались. Но Клара много раз рассказывала о тебе. Много, очень много. Черт. А теперь, посмотри.

- И что же Клара?

- Она ехала по шоссе в Мадрид из Ла Коруньи⁴. Чтобы объехать пешехода, которого угораздило перейти шоссе из Ла Коруньи, люди совсем с ума посходили... В общем, она хотела его объехать и не справилась с управлением.

- С ней все в порядке?

- Она погибла, вот что я тебе скажу. Она мертва. Это просто ужасно, чудовищно. Я не могу в это поверить. Клара мертва.

Теперь молчим мы оба. Я не знаю, из-за чего мой собеседник хранил молчание. Плакал ли он, или сдерживал слезы, не представляю, в трубке не слышались ни всхлипы, ни прерывистое дыхание. В небе стремительно гоняются друг за другом два стрижа. Хотел бы я знать, что означают эти гонки – игру, соперничество, или любовное ухаживание. Что произошло бы, если бы преследователь поймал гонимого? Но, похоже, это никогда не произойдет, как будто есть в стрижиной жизни неписаный закон: летящему никогда не догнать другого, даже если он быстрее: заяц, сколько ни беги, не обгонит черепаху.

- Ты здесь?

Я утвердительно мычу и верчу головой, продолжая с легким внутренним волнением

следить за двумя первыми утренними стрижами.

- Думаю, ты не придешь, но, чтобы ты знал, кремация – послезавтра в одиннадцать.

- В субботу.

- Да… в субботу. У тебя есть на чем записать? Я дам тебе адрес морга.

- Давай, – говорю я, мысленно беря на заметку адрес.

- Не думаю, что я приду. Я тоже почти никого не знаю. Ладно, она тебе, вероятно,

говорила, какие у нас с ней были отношения, весьма отдаленные, хотя мы часто болтали по телефону, правда, в последнее время гораздо реже.

- Но, ты же недавно плакал.

- Понятно, впрочем, не знаю, понятно ли, но, черт возьми, ей было тридцать лет, и я очень-

очень сильно любил ее. А, кроме того, я плакал из-за тебя, из-за вас, представляю себе, что будет…

- Не знаю, что сказать.