Сотворение мира

— Ну-ка, Андрюха, бери котелок да поедем в лес за грачиными яйцами, — щурясь на солнце, сказал дед Силыч. — Грач, сынок, он без капризов, все равно что курица. Ты выбери из его гнезда яйца, он их опять нанесет, не покинет свое гнездовье. А нам с тобой питаться куды как надо. Вот, значит, и заявимся мы в лес яичек собирать.

— Может, там уже грачата есть? — усомнился Андрей.

Дед мотнул головой:

— Не, для грачат рановато. Яйца сейчас свеженькие, хоть на базар неси.

Захватив алюминиевый солдатский котелок, Андрей и Ромка сели на коней и шажком поехали в лес. Сзади всех трусил на своем чубаром дед Силыч. За последний месяц кони понемногу стали набирать силу. Они еще были худы, как скелеты, но холки их зарубцевались, заросли розовой, молодой кожей, ввалившиеся глаза повеселели, движения стали более уверенными.

Лес оживал с каждым днем, и всякий раз ребята замечали в нем новое, то, чего не видели вчера. В кустарниках, как звезды, замелькали цветы ядовитой пролески. Под густым слоем прелой листвы выткнулись головки ранних грибов. Вчера еще на голых осинах лихо торчали вверх тугие, бахромчатые, с пурпурным рыльцем сережки, а сегодня они вытянули тонкие стерженьки, поникли, прикрывая собою пыльцу. Только недавно ребята бродили с дедом по холодным супесям лесной опушки, и там ничего не было, а через неделю на сугреве голубыми и синими огоньками засветились цветы медуницы.

— Смотри, Ромка, какой я гриб нашел! — кричал Андрей, вороша ногами листву.

— А я видел гадюку на пеньке, — с видом заговорщика шептал Ромка. — Скрутилась в кольцо и выгревается на солнце.

Дед Силыч добродушно посмеивался:

— Это уж ты брешешь, голуба! Гадюка полезет, когда земелька по-настоящему согреется.

Подвязав через плечо котелки — один свой, другой дедов, — мальчишки лазили на деревья, под оглушительный крик тучей летавших грачей выбирали из гнезд яйца, в кровь обдирали колени, вдоль и поперек располосовывали сшитые из мешковины брючишки. Дед Силыч, разложив костер, жарил на сковородке яишенку, сдабривал ее крупной, смешанной с махорочными крошками солью, которую он выгребал из карманов своей заплатанной стеганки.

Уплетая вкусную, заправленную разными кореньями яичницу, слушая дедовы рассказы, ребята все больше привыкали к лесу и полю. Им не хотелось возвращаться домой, и они готовы были построить на опушке шалаш и коротать тут дни и ночи.

Дед Силыч не смолкал ни на минуту. Истосковавшись в одиночестве, он крепко привязался к ставровским ребятам, исподволь приучал их к тому, что считал нужным и важным.

Если они бродили в осиннике, дед, колупая ногтем свинцово-зеленоватую молодую кору, бубнил назидательно:

— Из осины можно выделывать добрую дранку, крыть ею дома… И колесный обод из этой осины хоть куда, и оглобли, и санные полозья, скрозь она пользу человеку приносит.

Попадался Силычу желтый цветок мать-и-мачехи, он склонялся над ним и подзывал ребят:

— Вы небось не знаете, откудова эта травина прозвание свое получила? Таким именем люди ее окрестили за листочки. Листок у нее позднее проклюнется — сверху зеленый, гладкий и холодный, вроде мачехи, а снизу троньте — будто беловатым войлочном подбитый, теплый да ласковый, прямо сказать, мама родная. Так, значит, и назвали травину — мать-и-мачеха. Она здорово от кашля помогает. Выпей ее настой — и любую простуду как рукой снимает…

Лежа где-нибудь на солнечном склоне лесного овражка, вслушиваясь, как неподалеку кони хрумкают пырейной свежинкой, дед Силыч любил рассказывать о том, как его родная Огнищанка жила в старое время.

— И лес этот, и все поля кругом, — говорил дед, — все было бариново. Франц Иваныч был тут хозяином надо всем чисто. Сам он, конечное дело, жил не тужил: свой конный завод держал, обратно же продажей скота занимался, овечек выгуливал. Хотя домок у него и старенький был — вы теперь в нем живете, — а было в этом дому все: и кресла с бархатом, и ковры на полах позастелены, и граммофоны скрозь стояли — в какой хочешь, в такой и играй… А наш брат мужик, — вздыхал Силыч, — только, можно сказать, концы с концами сводил. И темнота у нас была такая, что ни один подписать свое имя-фамилию не мог, кресты на бумагах ставили.

Чаще всего дед жаловался на то, что в Огнищанке неправильно поделена земля, и грозился написать об этом Ленину.

— Вы прикиньте, как ноне у нас получается, — со всей серьезностью говорил он ставровским ребятам. — Вроде у барина землю сконфисковали, а пользы никакой. Лучшие поля у Антона Терпужного или же у Тимошки Шелюгина оказались. А наш брат бедняк, обратно, на солотинах да на балках крутиться должен. Разве ж это правильно? Разве ж такое указание Ленин давал нашим партейным товарищам?

— Ленин стоит за бедняков, — решил Андрей. — Значит, и земля у них должна быть самая лучшая.

— То-то и оно…

Через несколько дней деду Силычу пришлось и словом и делом участвовать в переделе земли.

Из волости в Огнищанку прибыла землеустроительная комиссия. В нее входили волпродкомиссар Берчевский, землемер Звигунов, флегматичный, носатый, как ворона, старик, и вечно пьяный волостной агроном Шпак.