Сотворение мира

— Д-да, милая красавица, в нижних дольках мелкие, влажные хрипы, а вверху суховатые. М-мм… Ну-ка еще раз… Еще… Так, теперь дайте-ка свое сердечко, послушаем его тоны. Что ж, тоны чистые, но глухие.

Закончив осмотр, Сарычев присел на стул, охватил руками колени и впервые посмотрел Марине прямо в глаза.

— Итак, милушка, — сказал он, подбирая слова, — болеть вам придется долго, гораздо дольше, чем мне хотелось бы. Огорчаться при этом не следует, мы постараемся вас вылечить, если… если вы будете послушны. Вам надо хорошо питаться, есть побольше жиров, дышать чистым воздухом.

— А что у меня? — спросила Марина, заглядывая Сарычеву в лицо.

— М-мм, — замялся Сарычев, — болезнь ваша имеет мудреное название — метапневмонический бронхит. Я вот взял на исследование мокроту, пусть ваш племянник зайдет ко мне денька через три, мы установим точно.

А через три дня, когда Андрей зашел в больницу, пьяный доктор встретил его в коридоре, затащил в кабинет, притворил дверь и сказал мрачно:

— Юноша, вы знаете, что такое активный туберкулез? Слышали? Оч-чень приятно! Так вот, не хотелось мне вас огорчать, но увы…

Он сжал плечо Андрея, заговорил с жесткой требовательностью:

— Ей, больной, ни в коем случае не говорить этого… и девочке, дочке, тоже не говорить. Вы взрослый юноша, должны понимать, что в жизни позволено и что не позволено.

В глубоком раздумье Сарычев взял руку Андрея в свою, потом отпустил, пожал плечами:

— Спасти ее нельзя, можно только облегчить ее конец.

Выпив спирта и сплюнув за окно, он спросил:

— У нее, у больной, родственники есть?

— Есть, мои отец и мать, — сказал Андрей и добавил, почему-то краснея: — И потом, мой дядя Александр, он живет в Москве.

— Родственникам надо сообщить, чтоб позаботились о судьбе девочки.

— Хорошо, я сегодня же напишу.

С жалостью и страхом вспомнил Андрей глаза Марины и спросил, сдерживая дрожь в голосе:

— А она долго проживет?

— Кто знает, — развел руки Сарычев, — может, месяц, может, два, не больше. Во всяком случае, до осени она не дотянет: уж очень бурно протекает у нее процесс.

Сарычев подтолкнул Андрея к двери:

— Ступайте, скажите ей, что ничего опасного нет и что я буду заходить… — И, придерживая Андрея за рукав, он пробормотал растерянно: — Я вам не говорил, юноша, что она похожа на одну мою знакомую? Говорил? Угу. Ну, ступайте.

С этого дня начались мучения Андрея. Он написал два коротких письма: одно — родным, в Огнищанку, другое — Александру, в Москву. В комнату, где лежала Марина, он входил молча, стараясь ступать потише, и отводил взгляд от ее худеющего прекрасного лица. К Тае Андрей стал относиться с какой-то небывалой, удивившей его самого нежностью и теплотой. Он часто обнимал ее, неловко и смущенно терся щекой о Таины мягкие, как пух одуванчика, волосы и твердил:

— Ничего, Тайка, ты не бойся и не волнуйся, все будет хорошо.

— А чего мне волноваться? — недоумевала Тая.

— Вот я же и говорю: нечего волноваться…

На уроки он приходил молчаливый, задумчивый, на вопросы преподавателей отвечал неохотно, вяло, а больше сидел, подперев кулаком щеку и опустив голову. Многие учителя и ученики расспрашивали Андрея о Марине, допытывались, можно ли проведать ее, но он, помня слова Сарычева, говорил сдержанно:

— Она чувствует себя неважно, ее нельзя беспокоить…

«Вы не знаете, что она умирает, — думал он в отчаянии, — и я не могу сказать вам об этом».

Все же Андрей не выдержал и рассказал о своем горе Еле. Получилось это так: Еля, которая никогда не подходила к Андрею и ни о чем его не расспрашивала, встретила его в темном коридоре и спросила:

— Это правда, что Марина Михайловна тяжело больна?

— Да, правда, — потупился Андрей. — Ей очень плохо.

— Может, мне можно ее навестить?

— Нет, нельзя. К ней никто не ходит.

— Почему?

Забыв о том, что он всегда называл Елю на «вы», Андрей легко притронулся к рукаву ее пальто:

— Пойдем, Еля, я тебе все расскажу. Только поклянись никому не говорить об этом, даже отцу и матери.

Они вышли во двор, остановились у ворот. Мимо школы, по залитой жидкой грязью, пылавшей отсветами солнца дороге двигались телеги, хлюпали копытами кони. По деревянным настилам у заборов носились ребятишки. Забрызганный грязью белый петух, расхаживая по высокому штабелю дров, задирал вверх голову и пронзительно кукарекал.

— Знаешь, Еля, — тихо сказал Андрей, — тетя Марина умирает.

— Что ты? — отшатнулась девочка. — Не обманывай меня!

— Я не обманываю тебя, — глядя в землю, сказал Андрей, — она умирает от туберкулеза и проживет недолго. Так сказал доктор.

Слова о смерти, произнесенные в этот теплый весенний день, когда синее небо словно струило едва заметное мерцание, а солнце пылало, тысячекратно повторяясь в лужах, ужаснули их обоих, и они стояли, не зная, о чем говорить дальше.

— Я пойду, — прошептала Еля. — Я никому не скажу.

Андрей проводил ее взглядом и побрел домой.

Марина полусидела в постели, опираясь на высоко взбитые, положенные под спину подушки. Она не догадывалась о своей близкой смерти, улыбалась чему-то и, слушая Таю, приглушенно, закрывая рот ладонью, покашливала.