Сотворение мира

Здесь, у реки, все было тихо. По голубому небу, позолоченные солнцем, медлительно плыли куда-то белые облака, выпадали обильные дожди, а в подземных глубинах сада шла непрерывная работа кормильцев-корней: росли, невидимо двигались, всасывая земные соки, корневые волоски, и неодолимая сила гнала эти животворные соки по стволам деревьев наверх, к самым малым ветвям и листочкам. Сад сверкал по утрам радужными каплями и весь был охвачен радостным трепетом молодой своей жизни.

Чтобы не истощать деревца ранним плодоношением, люди еще весной оборвали с них бело-розовые цветы, но кое-где в гущине крон не замеченные людьми цветы все же остались. В тычинках этих затаившихся цветов в положенный срок созрела пыльца, раскрылись готовые принять ее рыльца пестиков, и работяги пчелы помогли свершиться чуду появления плодовой завязи…

Андрей Ставров каждый день пропадал в саду. Если бы не война, он распорядился бы, чтобы была оборвана эта ранняя преждевременная завязь. Но теперь, когда огненный прибой войны неотвратимо приближался, накатывался грозным валом и Андрей знал, что ему вот-вот доведется уйти на фронт, очень хотелось увидеть в саду первые плоды, которых он так ждал.

Сад по-прежнему сторожил Егор Иванович Ежевикин. Андрей успел привязаться к этому живому, неунывающему старику, который умел, казалось, делать все на свете: вырезать из липовых плашек ложки, отбивать косы и сапки, ловить рыбу, варить уху. Вечерами Егор Иванович чинил в садовой сторожке свои рыбацкие снасти, а днем бродил меж деревьев с медным опрыскивателем за плечами. Он не признавал привезенных из района ядохимикатов и уговаривал Андрея:

— Ты, дорогой агроном, плюнь на энту свою химию. Она сничтожает не только вредителей, но и дерево портит, заражает его всякой пакостью. Плод от химии будет горьким, прямо-таки отвратным. Деды наши завсегда сад лечили травяными отварами, разными настоями и урожай собирали такой, что дай бог… Каждое растение свою силу имеет. Скажем, отвар горькой полыни или же помидорной ботвы очистит дерево от любой гусеницы, а настоя картофельных листьев не выдержит, к примеру сказать, ни паутинный клещ, ни тля…

Нахлобучив старую соломенную шляпу так, что из-под нее торчал только крючковатый орлиный нос, Егор Иванович не спеша шагал от дерева к дереву, хищно высматривая на коре яблонь яйца или гусениц плодожорки. Андрей любил наблюдать за этой его работой и частенько сам помогал ему: черпал из кадушки и подносил ведра с приготовленным настоем, острым кривым ножом счищал больную кору или удалял сухую ветку.

По воскресеньям в сад приходила Наташа. Как только началась война, она поступила на курсы медсестер при районной больнице, устроилась там в общежитии. Но каждую субботу вечером, отвязав лодку, упрятанную в поросшей камышом протоке, переправлялась через Дон и приходила домой, чтобы искупаться, взять харчишек, отдохнуть. При этом Наташа скрывала от всех, а больше всего от самой себя, что не харчи и не отдых влекли ее в Дятловскую, а главным образом желание хоть один раз в неделю увидеть Андрея. С этим желанием она не могла бороться.

Дома Наташа, расчесывая гребнем мокрые, потемневшие после мытья волосы и рассказывая матери обо всем, что видела за неделю в больнице, как бы невзначай спрашивала:

— Андрей Дмитриевич совсем перешел жить в сад или как?

Федосья Филипповна разводила руками:

— Кто его знает, доченька. Часом забежит, спросит, чи не было ему писем, возьмет газеты и опять уходит в сторожку к дядьке Егору. Днюют и ночуют вместе.

— Вы бы, мама, сготовили что-нибудь вкусное, — задумчиво говорила Наташа, — я утром отнесу им. А у дяди Егора свежей рыбки возьму, вы же любите рыбу…

Утром она надевала праздничное свое платьишко и, провожаемая насмешливыми взглядами станичных девчат, спешила с корзинкой в сад.

Вслед ей неслось:

— Поглядите, девки, Наташка Татаринова до агронома побегла.

— Чего доброго, отобьет его у жинки.

— Прямо стыд потеряла, бежит до женатого середь белого дня…

Девчата, однако, злословили напрасно. Никакой осознанной цели у Наташи не было. Она знала, что Андрей привязан к своей красивой жене, что он тоскует в Дятловской. Но, сама полюбив Андрея, не могла совладать с собой. Чувствуя, что может стать посмешищем для всей станицы, ругала себя, давала себе слово не ходить больше в сад и снова — в который раз! — безвольно шла к садовой сторожке, чтобы увидеть того, без которого уже не могла жить…

После принесенного ею завтрака Андрей и Егор Иванович обычно заводили разговор о войне. Егору Ивановичу вспоминалась война гражданская, служба его в частях Червонного казачества под началом Виталия Примакова.

Андрей при этом ронял невесело:

— То была совсем другая война — тачанки, сабли, а теперь танки да авиация.

— Ты, Митрич, не боись, немец и с танками до своего достукается, попадет нам на мушку, — уверял Егор Иванович.

Наташа в их разговор не вмешивалась. Только однажды, перебрасывая с ладони на ладонь подобранное под деревом недозрелое яблоко, вдруг сказала задумчиво:

— Так мне, должно быть, и не придется попробовать яблок из нашего сада.