Сотворение мира

Слушавшие его эсэсовцы переглянулись. Кое-кто из сидевших в переднем ряду офицеров позволил себе даже засмеяться. Конрад Риге понял, что, упрекая их в сентиментальности, он перегнул палку. Но это не смутило его. Он помолчал, сделал несколько шагов по сцене и продолжил свою речь, многозначительно понизив голос:

— Я не уполномочен оглашать здесь полностью секретную директиву главной ставки фюрера, хотя вы, наверное, имеете о ней представление. Она касается обращения с захваченными в плен политическими и вообще руководящими работниками.

— Мы слышали об этой директиве, — раздался одиночный голос из зала.

— Тем лучше, — отметил Риге. — Но я все же напомню вам некоторые ее пункты.

Он вынул из бокового кармана мундира сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его и стал читать, строго поглядывая в зал:

— Ответственные политические работники и политические руководители — комиссары — должны устраняться. Это пункт первый. Что же касается пункта второго, то он гласит: поскольку они, то есть политические работники, будут захватываться войсками, решение о том, должны ли они устраняться, принимается офицером, имеющим право накладывать дисциплинарные взыскания. Для решения об устранении достаточно того, что данное лицо являлось руководящим политическим работником. — Не скрывая издевательского тона, Риге спросил: — Есть ли необходимость объяснять, что именно имеет в виду фюрер, употребляя в своей директиве термин «устраняться»?

В зале снова раздался смешок. Эсэсовцы правильно понимали этот термин и в объяснениях не нуждались.

— Все же для тех, кто толкует слово «устраняться» двояко, — продолжал оберштурмбаннфюрер Риге, — я оглашу третий пункт директивы. Там прямо сказано: политические руководители не считаются пленными и должны уничтожаться самое позднее в транзитных лагерях. В тыл они не эвакуируются.

Конрад Риге аккуратно сложил листок, спрятал его в карман и, вышагивая по сцене, стал упрекать эсэсовцев в медлительности и бесшабашности:

— Вы не успеваете отбирать в колоннах пленных тех людей, которые подлежат немедленному расстрелу… Зачастую расстрелы производятся неподалеку от дороги, трупы расстрелянных не убираются. С этим тоже надо кончать… По приблизительным подсчетам рейхсфюрера, эйнзатцкомандам в ближайшие полтора-два года предстоит ликвидировать не менее тридцати миллионов человек, то есть уничтожить всех коммунистов, евреев, всех неполноценных в расовом отношении, недочеловеков, а также неспособных к труду стариков и калек — это скопище голодных ртов, кормить которые фюрер не намерен.

Голос оберштурмбаннфюрера опять загремел во всю мощь:

— А у вас здесь банды шляются вдоль шоссе и железных дорог, взрывают поезда, наводят вражескую авиацию на наши склады боеприпасов, одного за другим убивают вами же назначенных бургомистров и старост! В городах скрываются сотни опасных большевиков! Не выловлены и не расстреляны евреи! До каких пор это будет продолжаться? Рейхсфюрер СС Гиммлер приказал передать вам, что он не потерпит во вверенных ему войсках бездельников, белоручек и мягкотелых хлюпиков. Таковые будут откомандировываться в полевые армии, на фронт. Там они лучше почувствуют, что такое война…

В зале присутствовали три офицера СС, чином выше Конрада Риге. Один из них, группенфюрер[6] Винцент Висселинг, считался его закадычным другом — вместе воевали на стороне Франко во время гражданской войны в Испании. Но в данном случае о дружбе, о старшинстве лучше было забыть и молча слушать неистовые выкрики расходившегося оратора. Многим здесь было известно, что Гиммлер почему-то давно благоволит к этому тощему оберштурмбаннфюреру с белесыми, подстриженными ежиком волосами и дурными черными зубами. «Попробуй возрази ему, заставь его подсчитать, сколько людей мы отправили на тот свет за каких-нибудь два месяца, — соображали про себя нахмурившиеся эсэсовцы, — оглянуться не успеешь, как угодишь на фронт, под русские пули. Нет, уж лучше помолчать».

Ими были уже расстреляны или повешены десятки тысяч пленных, партизан, подпольщиков, евреев. Они не щадили ни стариков, ни женщин, ни детей. Изощренно пытали всех, кого хоть в малой мере подозревали в нелояльном отношении к великой Германии. У них давно убито чувство жалости. Они привыкли к предсмертным человеческим крикам и крови, к трупному смраду, ко всему тому страшному, что они делали здесь, на захваченной советской земле. А почему до сих пор партизаны пускают под откос немецкие поезда, почему в лесах все еще укрываются бежавшие из плена вражеские солдаты, почему непрерывно исчезают без следа бургомистры и старосты — этого, пожалуй, Конраду Риге не объяснишь…