Сотворение мира.Книга третья

— Вы не успеваете отбирать в колоннах пленных тех людей, которые подлежат немедленному расстрелу… Зачастую расстрелы производятся неподалеку от дороги, трупы расстрелянных не убираются. С этим тоже надо кончать… По приблизительным подсчетам рейхсфюрера, эйнзатцкомандам в ближайшие полтора-два года предстоит ликвидировать не менее тридцати миллионов человек, то есть уничтожить всех коммунистов, евреев, всех неполноценных в расовом отношении, недочеловеков, а также неспособных к труду стариков и калек — это скопище голодных ртов, кормить которые фюрер не намерен.

Голос оберштурмбаннфюрера опять загремел во всю мощь:

— А у вас здесь банды шляются вдоль шоссе и железных дорог, взрывают поезда, наводят вражескую авиацию на наши склады боеприпасов, одного за другим убивают вами же назначенных бургомистров и старост! В городах скрываются сотни опасных большевиков! Не выловлены и не расстреляны евреи! До каких пор это будет продолжаться? Рейхсфюрер СС Гиммлер приказал передать вам, что он не потерпит во вверенных ему войсках бездельников, белоручек и мягкотелых хлюпиков. Таковые будут откомандировываться в полевые армии, на фронт. Там они лучше почувствуют, что такое война…

В зале присутствовали три офицера СС, чином выше Конрада Риге. Один из них, группенфюрер [6]Винцент Висселинг, считался его закадычным другом — вместе воевали на стороне Франко во время гражданской войны в Испании. Но в данном случае о дружбе, о старшинстве лучше было забыть и молча слушать неистовые выкрики расходившегося оратора. Многим здесь было известно, что Гиммлер почему-то давно благоволит к этому тощему оберштурмбаннфюреру с белесыми, подстриженными ежиком волосами и дурными черными зубами. «Попробуй возрази ему, заставь его подсчитать, сколько людей мы отправили на тот свет за каких-нибудь два месяца, — соображали про себя нахмурившиеся эсэсовцы, — оглянуться не успеешь, как угодишь на фронт, под русские пули. Нет, уж лучше помолчать».

Ими были уже расстреляны или повешены десятки тысяч пленных, партизан, подпольщиков, евреев. Они не щадили ни стариков, ни женщин, ни детей. Изощренно пытали всех, кого хоть в малой мере подозревали в нелояльном отношении к великой Германии. У них давно убито чувство жалости. Они привыкли к предсмертным человеческим крикам и крови, к трупному смраду, ко всему тому страшному, что они делали здесь, на захваченной советской земле. А почему до сих пор партизаны пускают под откос немецкие поезда, почему в лесах все еще укрываются бежавшие из плена вражеские солдаты, почему непрерывно исчезают без следа бургомистры и старосты — этого, пожалуй, Конраду Риге не объяснишь…

Вечером группенфюрер Висселинг затеял дружеский ужин в честь высокого гостя. Добротный особняк, который занимал группенфюрер — в нем до войны размещался детский сад, — охраняли два рослых эсэсовца. В зале не осталось ничего из прежней меблировки. Здесь появились теперь какие-то музейные кресла красного дерева с фарфоровыми, отделанными бронзой медальонами на высоких спинках. Покрытый крахмальной скатертью стол сверкал хрустальной посудой.

— Богато живешь, Винцент, — ухмыльнулся Риге.

— Парижские трофеи, — небрежно бросил тот.

Кроме Риге в числе приглашенных на ужин были два молодых эсэсовца — оба они оказались адъютантами хозяина — и высокий полковник Герстдорф, командир танковой дивизии из группы Клейста, — после ранения и лечения в тыловом госпитале он опять возвращался на фронт.

Здесь, за столом, после нескольких рюмок коньяка, Висселинг решился все же отвести незаслуженные упреки, высказанные Конрадом Риге в клубе.

— Ты, Конрад, в самом деле думаешь, что мы плохо выполняем директиву рейхсфюрера? — спросил он вкрадчиво.

Риге удивленно посмотрел на него и ответил вопросом на вопрос:

— А ты, очевидно, полагаешь, что я высказывал свое мнение, а не то, что мне было приказано Гиммлером?

— В таком случае тебе не мешало бы присмотреться к условиям, в каких мы работаем, и проинформировать об этом рейхсфюрера, — сказал Висселинг. — Все упирается, дорогой Конрад, в недостаточную техническую оснащенность эйнзатцкоманд. Свою нелегкую работу по уничтожению огромных масс людей нам приходится делать вручную. Кое-кому она осточертела, иные из наших парней спиваются, дебоширят. И все же порученное им дело они делают не хуже прославленного Реттгера. Ты его знаешь — до войны он выполнял обязанности палача в берлинской тюрьме Плетцензее и за каждую голову получал по сто пятьдесят марок.

— Реттгер и сейчас продолжает свою работу в Плетцензее, — уточнил Риге. — Его, видимо, вполне удовлетворяют тамошние гонорары.

— Он почти месяц пробыл у нас, обучал зондеркоманду тонкостям своей профессии.

— Ну и как? Обучил?

— Собственноручно, дьявол, расстреливал из парабеллума до трехсот человек в день.

— Вот-вот, — саркастически заметил Риге. — Вместо того чтобы использовать автоматы и пулеметы, вы здесь восхищаетесь спортивными достижениями Реттгера, пытаетесь тягаться с ним и в то же время пеняете на недостаточную техническую оснащенность. Смешно!..