Сотворение мира.Книга третья

— Ну-с, Михаил, не знаю, как вас по батюшке, потерпите немного, мы с женой снимем вашу военную форму. Немцы вот-вот явятся. И давайте все документы, какие у вас есть, их тоже надо спрятать.

— Где я? — еле шевеля губами, спросил комиссар.

— В деревне Огнищанке, — ответил Дмитрий Данилович. — Я местный фельдшер Ставров, а это моя жена. Ваш капитан, киргиз или казах, что ли, привез вас сюда и попросил укрыть от немцев. Рану мы вашу обработали, пулю извлекли, надеюсь, что все будет хорошо.

Настасья Мартыновна опустилась на колени и тоже принялась успокаивать его:

— Ты не бойся, родненький, не тревожься. Мы свои. У нас тоже сыновья на фронте. Будем переживать беду вместе…

Стараясь не причинить раненому боль, они осторожно стащили с него сапоги, окровавленную, разрезанную гимнастерку, липкие от крови брюки. Из кармана гимнастерки Дмитрий Данилович вынул партийный билет и удостоверение на имя Михаила Васильевича Конжукова, старшего политрука, комиссара отдельного стрелкового батальона, 1916 года рождения.

«Какой же ты, парень, молоденький, — печально подумал Дмитрий Данилович, — моложе нашего меньшего, Феди… Старший политрук… И Федя тоже политрук… Сколько там сейчас таких политруков, и старших и младших, перебито, изувечено!..»

В удостоверение Конжукова была вложена фотография красивой девушки с ясными, слегка прищуренными глазами и светлыми волосами, слегка растрепавшимися. На обратной стороне фотографии — надпись: «Моя Валя».

Дмитрий Данилович достал из шкафа кусок клеенки, стал аккуратно заворачивать в нее все, что обнаружил в гимнастерке раненого, а тот напряженно следил за движением его рук. Потом вдруг беспокойно шевельнулся и заговорил, кривя от боли сухие губы:

— Ничего не надо прятать… Партбилет и все документы останутся со мной… дайте их сюда… Я коммунист, и мне противно… скрывать это.

Дмитрий Данилович попробовал урезонить его:

— В деревню вот-вот войдут немцы. Ты представляешь, что они сделают с тобой? Да и с нами тоже, если узнают, что коммуниста прячем.

Но Конжуков упрямо повторил:

— Документы должны быть со мной… И потом… на скамье я вижу мою шинель… там два пистолета… Один вон он — на поясе, в кобуре, а второй… должен быть во внутреннем кармане, слева… Подайте мне их, пожалуйста… Положите все здесь, сбоку…

Дмитрий Данилович, пожав плечами, выполнил его просьбу. После чего погасил лампу, снял с окна одеяло и вышел из амбулатории, притворив за собой дверь.

— Ну, Настя, куда мы его спрячем? — озабоченно спросил он жену, хлопотавшую уже в жилой комнате.

Настасья Мартыновна сдавила виски руками, испуганно посмотрела на мужа.

— Не знаю.

— Может, поднимем на чердак? Там есть сено. Возле печного боровка будет тепло.

— А как ударят морозы? — засомневалась Настасья Мартыновна. — Да и не поднять нам его туда.

— А если устроить в твоем закутке, за печкой?

— И правда, за печкой можно! — обрадовалась Настасья Мартыновна. — Только проход туда надо чем-нибудь загородить…

В единственной просторной комнате, где зимовали Ставровы, в правом заднем углу стояла огромная русская печь. Ее боковина не вплотную примыкала к стене. Между печной боковиной и стеной оставалось пространство, которое вся ставровская семья называла закутком. Когда-то, давным-давно, Дмитрий Данилович сколотил и поставил в этом закутке узкие деревянные нары, на которых из года в год, сменяя друг друга, спали дети: сначала Андрей, потом Роман, за Романом — Федор. В этом незаметном чужому глазу запечье и решено было спрятать раненого комиссара.

Настасья Мартыновна тщательно обмела там пыль, постелила на нары постель. Дмитрий Данилович все время поторапливал ее:

— Быстрей, быстрей, не чухайся.

Когда перекладывали раненого с кушетки на носилки, потом с носилок на запечные нары, он от боли опять потерял сознание. Пока приводили его в чувство и загораживали узкое пространство между печью и стеной высоким кухонным шкафчиком с тарелками и сковородками, на улице совсем рассвело.

Улица была пустынна. Даже у колодца, где обычно женщины поили по утрам коров, не показывался никто. В последние дни оставшиеся на месте огнищане порезали свою скотину и запрятали мясо в ямы, так что поить теперь было некого.

Почти до полудня стояла в деревне непривычная тишина. Но вот на вершине ближнего холма грохнуло один раз, второй. Взметнулась вверх земля. Невидимые немецкие пушки били по пустому месту. Короткий артиллерийский налет остался безответным — на холме советских войск уже не было.

Спустя час Огнищанка подверглась обстрелу из пулеметов. Вслед за этим беспорядочным обстрелом со стороны Казенного леса показалась группа немецких мотоциклистов. С грохотом и треском промчались они по огнищанской улице, длинными очередями из автоматов выбили в избах почти все стекла. Вернулись назад и сгрудились у колодца.

Дмитрий Данилович видел, как немцы — их было десятка полтора — сняли каски, заполнили водопойный желоб колодезной водой и, оживленно переговариваясь, начали умываться.