Сотворение мира.Книга третья

Деревья в парке еще не оделись листвой, прозрачные их кроны нежно и слабо зеленели клейкими почками. Вовсю верещали пестрые дрозды. Непуганые скворцы деловито вышагивали по рыжей сухой траве неубранных газонов. Чистый воздух, насыщенный запахами весны, бодрил раненых, их бледные, землистого оттенка лица озарялись радостными улыбками. В своих разноцветных застиранных пижамах, с наброшенными на плечи измятыми шинелями и ватными стеганками, а то и просто закутанные в серые солдатские одеяла, выздоравливающие солдаты и командиры тихо переговаривались, любуясь всем, что окружало их, — деревьями, птицами, едва заметными в ломком старнике первыми стрелочками молодой травы, будто видели это впервые в жизни.

Присев на тяжелую скамью, Андрей отставил костыли и тоже залюбовался ясным весенним деньком — прислушивался к жужжанию пчел, присматривался к белым бабочкам, порхавшим между деревьями, трепетавшим на сугреве невесомыми крылышками. В то же время перед мысленным взором Андрея одна за другой мелькали картины далекого детства в Огнищанке, лица отца и матери, встречи с Елей, рождение сына, дятловский домик над тихим ериком, застенчивая кареглазая Наташа — все, что навсегда вошло в его жизнь.

Эти мысли Андрея прервал старшина Василий Васильевич Грачев:

— Как дела, казак? Дышишь? Видать, дышишь, ежели сумел выползти из палаты, да еще и костыли отставил.

Андрей улыбнулся в ответ:

— Дышу, Вас-Вас, наслаждаюсь весной.

Василий Васильевич присел рядом, похлопал Андрея по плечу.

— А я зашел в палату, вижу, койка твоя пустая. Где, спрашиваю, девался? Хлопцы говорят: в парке. Ну, тогда, думаю, порядок…

Он оглянулся, подмигнул Андрею:

— Лекарство я тебе принес.

— Какое лекарство? — удивился Андрей.

— Самое лучшее, — понизив голос, сказал Василий Васильевич, — чистейший самогон-первач, настоянный на полынных почках. Вчерась у одной спекулянтки пять четвертей обнаружили, так я упросил начальство отлить пузырек для раненого героя товарища Ставрова. На, глотни…

Морщась от горечи, Андрей отхлебнул из бутылки, спросил:

— Что слышно о фронтовых делах? Сидят?

Василий Васильевич махнул рукой:

— Сидят немцы, сидим мы. Все зарылись в окопы и сидят.

— И наш полк в окопах?

— Наш пока в городе. Несем комендантскую службу: предателей вылавливаем, дезертиров, спекулянтов, всякую нечисть. Хоть и немного у нас этого дерьма, а все-таки есть. Вчера одного субчика взяли. Эвакуированным из Киева, сволочь, прикидывается, у самого в подвале разрушенного дома припрятаны радиопередатчик, шифры всякие, оружие. Работницы с элеватора его обнаружили…

Разговаривая, Василий Васильевич поглядывал на ручные часы. И вскоре поднялся.

— Пора мне, Ставров! — Тут же, хлопнув себя по лбу, спохватился: — Чуток не забыл — санитарка письмо тебе просила передать. Вот, возьми, а я побежал…

Письмо было от Романа. Он послал его в Дятловскую, а Наташа Татаринова переслала в госпиталь с короткой запиской.

«Дорогой Андрей Дмитриевич! — писала Наташа. — Очень я хотела поехать к вам в Ростов сама, чтобы повидаться и привезти наших станичных гостинцев, но райком комсомола не пускает, потому что к нам пригнали с Украины много эвакуированного скота. Скучно мне без вас. Перечитала все ваши книги и каждый день хожу в сад. Он живой и здоровый, ждет не дождется вашего возвращения…»

Закрыв глаза, Андрей будто наяву увидел крутой, обрывистый берег с размытыми водой корнями надречных верб, зеленые острова с копнами сена на лесных полянах, деревянную садовую сторожку с подслеповатым оконцем, бесконечные ряды плодовых деревьев с белоснежными стволами и аккуратно подрезанными кронами, а в междурядьях сада — ее, Наташу, милую, простую, добрую, беззащитную, как молодая яблонька.

Он бережно сложил и спрятал в карман Наташину записку, стал читать письмо брата.

«Здорово, старшой! — так обращался к нему Роман. — Давно я не получаю от тебя ни строчки и даже не знаю, жив ли ты, не сложил ли свою рыжую голову где-нибудь в донских степях или в азовских плавнях. А меня, братец ты мой, фрицы продырявили. Отлежал я положенный срок в госпитале и после того уже почти неделю гуляю по Москве на правах гостя дяди Александра, которого, как тебе известно, война застала в Германии. Много ему довелось пережить издевательств и всяких оскорблений со стороны фашистских мерзавцев, пока его обменяли на кого-то из немцев, живших у нас (не то дипломата, не то какого-то торгового представителя). Возвращался в Советский Союз через Болгарию и Турцию. Сам-то выдюжил, а вот Галина, его жена, по пути на родину умерла от разрыва сердца. Так-то, братец…

А теперь, после этих печальных строк, расскажу и о радостном: славная моя жененочка Леся родила дочку, да такую красавицу, такое черноглазое чудо, что ни в сказке сказать, ни пером описать. По просьбе дяди Александра, в память о его покойной жене, мы назвали девочку Галкой. Так что, если чертовы гитлеровцы не укокошат тебя, готовь своей племяннице подарок.