Сотворение мира.Книга третья

После этих разъяснений люди стали трудиться еще старательнее. Коренные жители Ольховой Пади — преимущественно старые охотники-промысловики — диву давались, как в ту суровую зиму работали эвакуированные на Урал южане: легко одетые, полуголодные, они нередко простаивали у станков по полторы-две смены, сами грузили громоздкие изделия на железнодорожные платформы, продолжали достраивать и утеплять заводские цеха, строили бараки для жилья, рубили лес.

— Такой народ не одолеет никто на свете, — убежденно говорил дядя Кеша. — Даже пожилые бабы и те прямо-таки двужильными стали. Будто молодость к ним вернулась: чуть только по дому управятся, сразу на завод бегут.

— Никто не хочет стать бессловесным рабом, все поднялись на защиту родной земли, — вторил ему Платон Иванович. — Одни кровь за нее проливают, другие пот. Все для победы над врагом: и жизнь, и здоровье, и силы — без остатка, и многолетние сбережения — целиком. На свои трудовые рубли люди строят танки и самолеты.

— В газетах писали, что какой-то митрополит пожертвовал свою золотую, усыпанную бриллиантами панагию, которая оценена чуть ли не в полмиллиона рублей, — сказал, отрываясь от журнала, Юрий Шавырин.

Каждый свободный вечер он приходил к Солодовым, усаживался на покрытую облысевшей медвежьей шкурой лавку и, лишь изредка вмешиваясь в общие разговоры, молча следил за Еленой влюбленными глазами. Платон Иванович относился к нему сочувственно. А вот Марфу Васильевну это стало тревожить. Она однажды прямо сказала Елене:

— Надо бы, Еля, помаленьку отвадить от дома твоего ухажера. Человек он добрый, порядочный, нахальства у него нету, а все ж таки нехорошо, что он тенью за тобой ходит.

— Пусть себе ходит, — равнодушно отозвалась Елена. — Без него меня совсем скука одолеет.

Но Марфа Васильевна продолжала настаивать на своем:

— Не забывай, Еля, что ты мужняя жена. Чего доброго, о вас болтать начнут. А кто-нибудь возьмет да Андрею напишет. Хорошо это? Ты же сама рассказывала, как на Дальнем Востоке твой муженек приревновал тебя к какому-то пьяному дураку и с ружьем на тебя кинулся.

Сидя у поставленного на стол зеркальца и укладывая на ночь волосы, Елена усмехнулась:

— С ружьем он на меня кидался семь или восемь лет назад. С тех пор, мама, много воды утекло. Андрей успел забыть о ревности и, кажется, перестал думать обо мне, иначе не променял бы жену на какой-то сад у черта на куличках.

Поджав губы, Марфа Васильевна пристально посмотрела на дочь. Красивая, статная, с оголенными плечами, Елена сидела перед ней в свежей ночной сорочке, лениво перебирая темные пряди. Совсем недавно ей исполнилось тридцать. Чуть-чуть располневшая, медлительная, с округлыми движениями, она была в зените той слегка тяжеловатой красоты и притягательной силы, которая свойственна женщинам в этом возрасте.

— Тебя трудно разлюбить, Елена, — вздыхая, сказала Марфа Васильевна. — Что-то ты мудришь и, по-моему, чего-то недоговариваешь…

Недоговаривала Елена многое и, пожалуй, самое главное. С того дня, как эвакопоезд увез их в неизвестное, а может быть, немного позже, когда после всех дорожных мытарств они прибыли наконец к месту назначения, в неведомый таежный поселок, — вся прошлая жизнь с Андреем показалась ей коротким сном, который никогда не повторится. Потому, наверное, что и перед войной Андрей жил на отшибе, и Елена уже тогда стала привыкать к жизни врозь, теперь она утвердила себя в мысли, что ей придется одной растить сына и надо поменьше думать о человеке, который называется ее мужем, но давно уже стал для нее чужим.

В Димке она души не чаяла, баловала его, как могла, старалась выполнить каждый каприз живого, непоседливого мальчишки, а вот к отцу Димкиному относилась с каким-то безразличием.

Неугомонный Димка настойчиво допытывался:

— Мам! А мой папка воюет?

— Да, сынуля, воюет, — рассеянно отвечала Елена.

— А он много фашистов убил?

— Не знаю, наверное, много.

— А папку на фронте не убьют?

— Нет, не убьют.

— А когда он к нам приедет?

— Когда война закончится…

Такие разговоры Димка затевал чуть ли не каждый вечер и нетерпеливо ждал окончания войны, чтобы увидеть героя отца.

Но война продолжалась, и конца ее не было видно…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Кирпичные корпуса медицинского института почти вплотную примыкали к небольшому парку на центральной улице города. Институт был эвакуирован, в его опустевших клиниках размещался военный госпиталь. Зимой в госпитальных палатах было холодно, железные времянки грели плохо, и потому, как только наступили первые весенние дни, ходячие раненые устремились во двор, потом тайком проломили чугунную изгородь, отделявшую институт от парка, и часами бродили по залитым солнцем, усыпанным красноватым песком аллеям.

Опираясь на костыли, выбрался из своей мрачной, захолодавшей палаты и ослабевший от долгого лежания Андрей Ставров.