Сотворение мира.Книга третья

— В общем-то неплохо, дорогой ты мой политрук. Только знаешь, что я хотел тебе сказать?.. Не слишком ли ты гусаришь? Не заносит ли тебя с этими твоими синими петлицами, эмблемами, шпорами? Не пренебрегаешь ли нами, грешными? Вы, дескать, одно, я совсем другое. У вас, мол, колхозные привычки, колхозные порядки, а я вот выеду на своем красавце жеребце, остановлю его перед строем под красным штандартом, скомандую зычно своим молодцам-гусарам: «В ата-а-ку а-арш-а-арш!» — и мне сам черт не брат… А? Так ты рассуждаешь, товарищ политрук, или по-иному?

Федор обиделся:

— Это вы зря, Аким Никифорович. Я не исключаю свой эскадрон из числа всех прочих партизан. Скажу больше: завидую таким, как вы, вашему личному авторитету среди местного населения, вашим связям с народом, потому что вы здесь у себя дома, а я как-никак человек пришлый, можно сказать, гость. Однако делаем мы одно дело — и делаем так, как умеем, как считаем лучшим. Что касается меня, то я с первого дня окружения дал себе клятву: непременно вывести эскадрон на соединение со своими войсками как воинское подразделение, спаянное армейской дисциплиной. И этого добьюсь, Аким Никифорович. Конечно, если буду жив.

— Да нешто я тебе препятствую? — примирительно воскликнул Петров. — Действуй как знаешь. Только действуй!..

В тот вечер они договорились вместе осуществить налет на расположенные в трех больших деревнях немецкие склады оружия, горючего и провианта. Деревни примыкали к магистральному шоссе и тщательно охранялись довольно сильными гарнизонами, под единым командованием штурмбаннфюрера Фосса. Общая численность охраны достигала пятисот человек. На вооружении у нее имелись тяжелые минометы, несколько пушек и четыре танка.

Удар главными силами был назначен на четыре часа утра. Эскадрону Федора Ставрова комбриг поставил задачу: с вечера укрыться в лесу, первым атаковать деревню Опалиха и отрезать немцам пути отхода из двух других деревень, на которые обрушится бригада Петрова.

Все удалось как нельзя лучше. Бой продолжался два с половиной часа. Отряд Фосса, застигнутый врасплох, был уничтожен почти полностью. Лишь самому Фоссу с небольшой группой солдат удалось прорваться на шоссе. Там их подхватила колонна порожних грузовиков, направлявшихся на склад, но вынужденных повернуть обратно.

В самую большую из трех освобожденных деревень, где был назначен общий сбор партизан после боя, эскадрон Федора Ставрова прибыл только в девятом часу. Моросил мелкий холодный дождь. Под копытами коней чавкала жидкая грязь. На залитой лужами улице, под заборами, во дворах валялись трупы полуодетых эсэсовцев.

В толпе деревенских женщин Федор увидел опоясанного пулеметными лентами высокого парня из бригады Петрова. Спросил его:

— Где комбриг?

Парень махнул рукой в сторону церкви. Пояснил:

— Там наши хлопцы сволочь одну подловили и вздернули на телеграфный столб, на котором он, гад, больше десятка советских людей перевешал.

Одна из женщин, повязанная дырявым шерстяным платком, подошла к Федору, подняла на него заплаканные глаза и, поглаживая потную шею жеребца, добавила:

— Этот зверюка пришел до нас вместе с немцами. Откуда он взялся, бес его знает. Чутка у нас шла, что за убийство был осужден и из тюрьмы не вылезал. Ленькой звали. Чернявый такой, и вся морда волосом заросла. Немецкий комендант повязку ему на рукав повесил, два левольвера выдал, поставил начальником над всеми полицаями, и стал Ленька зверствовать: хаты грабил, молодых девчонок сильничал, двоих поранетых красноармейцев своей рукою пострелял, доченьку мою, комсомолку, на столбе возле церкви повесил…

Скрипнув зубами, Федор тронул шпорой жеребца и поскакал к церкви. Разбрызгивая грязь, эскадрон помчался за ним.

На каменной паперти церкви, приспособленной немцами под склад горючего, стояли, беседуя со стариками и женщинами, Аким Никифорович Петров и комиссар бригады, бывший секретарь райкома партии Николай Иванович Хомутников. Чуть в стороне от церкви висел на телеграфном столбе удавленный ржавой колодезной цепью предатель. Его босые ноги покачивались, мешковатые кальсоны, спустившись, обнажили синюшный живот. И тут же на куче битого кирпича жалась стайка деревенских ребятишек, рассматривая повешенного.

Федора поразило поведение детей. Они были разного возраста — от пятнадцатилетнего мальчишки до укутанного потертым солдатским одеялом младенца, которого держала на руках тонконогая белобрысая девочка в кацавейке с материного плеча. В глазах детей не было ни страха, ни отвращения. Двое мальчиков деловито ели густо посыпанный крупной солью черствый хлеб. Худенькая девочка лет семи, дрожа от холода, выливала из ботинка грязную воду и равнодушно поглядывала на обнаженное тело мертвеца…

Отвратительный, липкий ком подкатил к горлу Федора. Его ужаснуло это безразличие детей, эта недетская привычность к смерти.

Крутнув жеребца, Федор крикнул:

— Старшина! Немедленно снять и зарыть эту падаль!

Петров и Хомутников, услышав распоряжение Федора, молча переглянулись. Пожав плечами, Петров пробурчал недовольно:

— Мудрит, гусар.