Сотворение мира.Книга третья

За десять дней своего пребывания в Пустополье Спиридон Барлаш составил длинный список, в котором оказались не только оставшиеся в районе коммунисты и комсомольцы, но и несколько беспартийных, показавшихся Спирьке врагами «нового порядка». В списке значились четыре учительницы, двое пенсионеров — бывших красногвардейцев, несколько учеников средней школы, трое раненых комиссаров Красной Армии, библиотекарша, до десятка эвакуированных из прифронтовой полосы евреев, которые скрывались у местных жителей под видом родственников. Все эти люди по приказу штурмфюрера Фоглера были вывезены в Ржанск и там расстреляны зондеркомандой.

Однако, вернувшись из Пустополья и вступив в должность старосты Огнищанки, Барлаш умерил свою ретивость. Разгром гитлеровцев под Сталинградом не на шутку встревожил его.

— Черт-те знает, чем это все кончится, — сказал он однажды матери. — Немцы сила агромадная, а вон гляди, как их раздраконили на Волге! Говорят, целую армию в землю вогнали.

Замученная работой, обозленная Барлашиха не посочувствовала сыну, не вникла в его сомнения, а разразилась бранью и упреками:

— Дураком ты был, дураком и остался. Тридцать шестой год тебе пошел, а ты еще и жинкой не обзавелся, кобель подзаборный. Недаром мальцы и те Спирькой тебя кличут. Ума на копейку нету, губошлеп проклятый. Все парни как парни, воюют, а ты, кабан безбровый, германцам задницу лижешь да самогоном брюхо свое наливаешь. Потому и люди все чисто от тебя, храпоидола, отвернулись…

Спирька помалкивал, растерянно гладил пухлой рукой редеющие, с пролысиной, красноватого оттенка волосы, сопел, покашливал. Наконец, чтобы не слушать материнской ругани, подался в лес — искать кобыленку, выданную ему немцами.

И надо же было случиться так, что именно в этот злополучный день Дмитрий Данилович и Настасья Мартыновна Ставровы тоже направились в тот же Казенный лес — проститься с комиссаром. Конжуков чувствовал себя лучше и собрался в дальний путь, к линии фронта, с тем чтобы как-то прорваться через нее.

Продираясь сквозь заросли терновника, Спирька вдруг совсем близко увидел человека в советской военной форме, да еще с красными звездами на рукавах, а возле него — Ставровых. С перепуга инстинктивно попятился, тихо снял с плеча карабин. Первым намерением Спирьки было убить комиссара, а заодно убрать и свидетелей этого убийства — стариков Ставровых. Но его обуял липкий, противный страх, руки и ноги трясла частая дрожь.

«А что, если я промажу, если не уложу того краснозвездного с первого выстрела? — лихорадочно подумал Спирька. — На пояске у него маузер. Он же меня сразу изрешетит! Нет, уж лучше скрыться от греха подальше».

Так огнищанский староста Спиридон Барлаш дал возможность уйти Конжукову. Но Ставровых он взял на заметку и решил, что позже расскажет о них штурмфюреру Фоглеру. Разумеется, скрыв при этом, почему упустил комиссара.

Куно Фоглер появился в Огнищанке утром 1 мая. Он приехал на автомобиле со своим помощником Цепфелем в сопровождении пяти мотоциклистов-эсэсовцев. Всех их пригласил к себе в дом — «отдохнуть с дороги и отобедать» — бежавший из ссылки Антон Терпужный. Туда же, к Терпужному, поспешил для встречи с начальником и Спиридон Барлаш.

За обедом много пили, возглашая тосты в честь Гитлера и грядущей победы Германии. Изрядно опьянев, Фоглер пустился в пространные рассуждения о необходимости физического уничтожения всех коммунистов. Терпужный слушал его, по-бычьи изогнув шею, мрачно глядя в пол. Потом поднял на немца осовелые глаза и объявил:

— А у нас в Огнищанке хоронится от новой власти Илья Длугач.

— Кто это такой? — спросил Фоглер.

— Первеющая сволочь, — злобно бросил Терпужный. — Как гражданская война кончилась, он одним-единственным коммунистом тут был и, упаси бог, сколько бед успел натворить. Самых добрых хозяев раскулачивал, к черту на кулички высылал. Был тут у нас помещик — из ваших, германцев, — по фамилии Раух, так Длугач и его за горло взял, землю отобрал, из деревни выгнал. Зато голоштанным батракам потворствовал всячески, и они его за это председателем сельского Совета выбрали. А в сорок первом году тот же самый Длугач добровольно пошел на войну, только вскорости был поранен, ему оттяпали обе ноги и отпустили по чистой домой.

Внимательно выслушав Терпужного, Фоглер спросил:

— Откуда вам известно, что этот Длугач прячется здесь?

Антон Агапович повел плечом в сторону притихшего Барлаша:

— Вот он сказал, Спирька… Спиридон то есть.

— Давно сказал? — зловеще понизив голос, домогался Фоглер.

— Да уж недели две будет, — ответил Терпужный и, кажется, искренне удивился, отчего так побледнел староста, почему сидит ни жив ни мертв.

Фоглер тем временем поднялся с табурета, медленно обошел стол и ударил Спирьку по лицу. На правой руке штурмфюрера красовался массивный золотой перстень. Этим перстнем он рассек Спирьке губу, расквасил нос. Смахивая пятерней брызнувшую кровь, Спирька горбился, прятал лицо, а Фоглер все продолжал избиение, и за каждым его ударом следовал вопрос: