Сотворение мира.Книга третья

Колеблемая слабым дуновением ветра, шелестела листва молодых яблонь. Сонно плескалась рыба в реке. Где-то в ближних камышах басовито дудела тоскующая выпь. Озабоченно посапывая, мимо копны прошагал еж, и тотчас же зашуршала сеном напуганная мышь-полевка. Пролетел, шелестя крыльями, козодой. Комары зудели над самой головой.

Андрей вслушивался в разрозненные, негромкие звуки ночи, и они показались ему согласованным, прекрасным в своей удивительной слитности песнопением неистребимой жизни, в которой никто не фальшивит и все равны, все наделены одинаковым правом жить: и пролетевший козодой, и еж, и комар, и выпь, которая кого-то зовет, и плеснувший у берега сазан, и лошадь, и дерево, и он сам, Андрей Ставров.

«Что ж в таком случае получается? — задал себе вопрос Андрей. — Выходит, надо щадить и клопа и вошь, не есть ни мяса, ни даже капусты, которая ведь тоже живое существо и, наверное, испытывает боль, когда ее срезают, отделяя от корня? И от кожаной обуви, от рыбной ловли, наконец, даже от книг тоже, значит, следует отказаться, потому что для каждой книги вырубаются тысячи живых деревьев?

Нет! — ответил он мысленно. — Человек не может и не должен превращаться в юродивого, который погибнет от голода и холода. Человеку нужны и хлеб, и одежда, и кров. Нужны плуги, нужны книги… А пушки и бомбы? А ядовитые отравляющие вещества, танки, разрывные пули, мины, огнеметы — все, что изобретено для умерщвления себе подобных? Разве это тоже нужно? И всегда ли будет нужно? Зачем человечеству, развивающему науку, использовать ее достижения, чтобы множить миллионы убитых, сжигать поля и леса, разрушать города и веси?..»

Почему-то вспомнились библейские строки, читанные когда-то вслух дедом Данилой:

«И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо я раскаялся, что создал их… Начнутся болезни, — и многие восстенают; начнется голод, — и многие будут гибнуть; начнутся войны, — и начальствующими овладеет страх; начнутся бедствия, — и все вострепещут. И трупы, как навоз, будут выбрасываемы, и некому будет оплакивать их, ибо земля опустеет и города ее будут разрушены. Не останется никого, кто возделывал бы землю и сеял на ней. Дерева дадут плоды, но некому будет собирать их. Трудно будет человеку увидеть человека или услышать голос его…»

Тогда, в детстве, зимой 1921 года, у постели умирающего от голода деда, Андрей слушал его чтение, безмолвно смотрел на огонек чадящего жирника, следил за движением пугающе худого дедова пальца и, замирая от страха, старался, запоминал — и ведь запомнил — мрачные слова библейского пророка.

А сейчас, в часы ночного одиночества, охраняя молодой сад, он подумал: «Все эти пророчества основаны на слепой уверенности в том, что человек во веки веков останется неразумным хищником, свирепым убийцей, губителем всего живого и никогда не найдет выхода из заколдованного круга. Но ведь это чепуха! Правда, пока на земле не прекращаются убийства, голод, угнетение. Давно ли бесчинствовали итальянские солдаты в Абиссинии, а самолеты и танки Гитлера терзали Испанию? Давно ли повержены и разгромлены Польша и Франция? Однако должен же когда-то наступить конец человеческому безумству!..»

В редеющей тьме уходящей ночи он словно увидел зеленые разливы буйного леса, непуганых зверей и птиц, чистые поля на всех материках, прозрачные моря и реки с бесчисленными косяками рыб, безмежные сады с невиданно крупными, румяными плодами. И не было на этой радостной, обновленной земле ни убийств, ни унижения людей. Не было жадных стяжателей, скупцов, паразитов. Не было лжи, клеветы, зависти, предательства. Всюду наслаждались необременительным трудом свободные люди — мудрые, бережливые, добрые, любящие все живое, славящие прекрасный, сверкающий под теплым солнцем земной мир.

«Да, да, когда-нибудь, может быть очень нескоро, но так будет, — убежденно сказал себе Андрей. — Так обязательно будет!..»

Взошло солнце. Андрей встал, с наслаждением потянулся, жадно, всей грудью вдохнул свежий, с бодрящим запахом реки, прохладный утренний воздух. Прямо перед ним, совсем близко и все дальше, уходя к самому горизонту, сияли тысячи деревьев молодого сада, усеянные золотыми и розовыми каплями утренней росы. Стройные, ухоженные, они за последние два года успели стать выше людей, нежно шелестели сочной листвой, влажная кора их крепких ветвей отливала коричневыми, багровыми, малахитовыми оттенками.

«Вот она, моя мечта, — с горделивой радостью подумал Андрей. — А ведь тоже осуществилась не вдруг, и не все верили, что мы вырастим здесь сад. Были и нытики, и лодыри были. Всяко бывало… Сколько трудов вложено в это дикое, гиблое место, сколько здесь трухлявых пней выкорчевано, сколько старья сожжено! И как мы горевали, когда порой увядали, сохли еще не окрепшие саженцы или внезапно чернели, побитые морозом. А все-таки мечта сбылась: выжил посаженный нами сад…»