Сотворение света

– Этот зверь все у меня отобрал. Жену. Отца. Я справился, потому что думал, будто меня кто-то ждет. Но когда очнулся… когда… – Он сдавленно всхлипнул. – Лучше бы ты дала мне умереть.

Лайла нахмурилась.

– Как тебя зовут?

– Чего?

– Имя у тебя есть?

– Мейнел.

– Так вот, Мейнел. Смертью погибших не воскресишь. И пропавших не найдешь. Множество людей пали жертвами монстра. Но есть и те, кто остался в живых. Так что если решил сдаться, выходи из палатки. Я тебя не остановлю. И спасать еще раз не стану. Но если хочешь найти достойное применение своим силам, идем со мной.

Она повернулась, рассекла полог соседнего шатра, шагнула внутрь… и застыла как вкопанная.

Она оказалась в палатке Каллы.

– Что с тобой? – спросил из-за спины Мейнел. – Что случилось?

– Это последняя палатка, – медленно произнесла она. – Выходи и иди во дворец.

– Во дворец, – сплюнул Мейнел. – Королевское семейство прячется во дворце, пока моя семья гибнет. Король и королева сидят на троне, а этот изнеженный принц…

– Хватит, – перебила Лайла. – Этот изнеженный принц ходит по улицам и ищет таких, как ты. Помогает живым, хоронит мертвых, делает всё, что в его силах. Так что прекращай ныть. Или помогай, или прочь с моих глаз…

Он долго вглядывался в нее, потом вполголоса выругался и скрылся за пологом. Звякнули колокольчики.

Лайла окинула взглядом пустой магазинчик и окликнула:

– Калла! – Хоть бы она была здесь, хоть бы ее не было…

Фонари по углам стояли незажженными, шляпы, шарфы и капюшоны отбрасывали причудливые тени. Лайла щелкнула пальцами, и вспыхнул огонек, неровный, но яркий. Она обошла крошечную палатку, ища следы хозяйки. Как ей сейчас не хватало ее доброй улыбки, легких насмешливых слов… И притом хотелось, чтобы Калла была далеко-далеко, живая и здоровая…

Под ногой что-то хрустнуло. Стеклянная бусинка, как в сундучке, с которым Лайла сошла на берег.

В шкатулке с золотыми нитями, рубиновыми заколками и всякой всячиной, которую она отдала Калле за плащ, маску и доброту.

Бусины рассыпались по полу, их сверкающий след исчезал под краем занавески, отгораживавшей заднюю часть магазина. Язычок света скользнул внутрь, выхватил самоцвет, коврик, что-то плотное.

Дилайла Бард за свою жизнь прочитала очень мало книг.

Все они были о пиратах и ворах, и все заканчивались обретением свободы и обещанием продолжения. Герои уплывали прочь. Жили дальше. Люди всегда казались Лайле чередой встреч и приключений. Это легко, если ты идешь сквозь жизнь и сквозь миры так, как она. Легко, когда ты никем не дорожишь, когда люди появляются на одной странице и исчезают на другой, уходят в свои собственные повести, и ты можешь сочинить для них любую судьбу, если дашь себе труд записать ее.

Вот так однажды Бэррон вошел в ее жизнь и не захотел уходить обратно, и когда его не стало, ей пришлось много-много раз вспоминать об этом. А ведь куда лучше было бы, если бы он жил и дальше в каких-то других книгах, уже без нее.

Она не хотела такой же судьбы для Каллы.

Ей не хотелось заглядывать за шторку, не хотелось знать конец этой истории, но рука сама собой протянулась из скорлупки трусости и отдернула ткань.

На полу лежало тело.

Вот и всё, безнадежно подумала Лайла.

Калла, которая произносила ее имя нараспев и, казалось, вот-вот рассмеется.

Калла, которая лишь улыбнулась, когда однажды ночью Лайла пришла и потребовала вместо женского платья мужской костюм.

Калла, которая считала, что Лайла влюблена в черноглазого принца, задолго до того, как Лайла сама поняла это. Калла, которая желала Келлу простого человеческого счастья. И хотела, чтобы она – Лайла – тоже была счастлива.

Шкатулка с безделушками, которую когда-то принесла Лайла, валялась раскрытая, и вокруг тела по полу рассыпались сотни крохотных зернышек света. Невысокая, кругленькая, Калла лежала на боку, свернувшись калачиком, подложив ладонь под щеку. Но другая рука была прижата к уху, словно Калла хотела отгородиться от чего-то страшного, и на миг Лайле подумалось – может быть, она просто спит. Вот сейчас она, Лайла, опуститься на колени, легонько встряхнет ее за плечо, и женщина проснется.

Но Калла уже не была человеком. И даже телом не была.

Ее глаза – все, что осталось от этих больших теплых глаз – были раскрыты, и цвет у них был мертвый. Такой же, как у всего тела. Сероватый оттенок пепла в давно потухшем очаге.

У Лайлы сжалось горло.

«Вот почему я всегда убегаю».

Потому что любовь – это тварь с острыми когтями. Она впивается ими в тебя и не отпускает. Любить – это больнее, чем нож в бедро, больнее, чем сломанные ребра, больнее, чем любая рана, которая кровоточит, а потом заживает.

Это перелом, который не срастается, рана, которая не заживет никогда.

Лучше уж никого не любить. Лайла так и старалась, но иногда люди врываются в твою жизнь, не спрашивая позволения. Будто нож, они находят трещину в броне, минуют защиту, и ты сама не понимаешь, как глубоко они проникли, пока они не уйдут. А ты останешься истекать кровью на полу. Это нечестно.

Лайла не думала, что Калла станет так дорога ей. Она об этом не просила. Не хотела ее впускать.