Сотворение Святого

– Мессир, я молю вас о пожертвовании для больных и сирых.

Я достал золотой, отдал ему.

– Тяжеловато сегодня путешествовать по дорогам.

Я не ответил.

– Далеко едете, мессир?

– Тому, кто собирает пожертвования, возможно, не пристала назойливость.

– Ах, нет, мессир, все это из любви к Господу и милосердия. Но я не собирался докучать вам. Подумал, что могу помочь.

– Я не нуждаюсь в помощи.

– Вы выглядите несчастным.

– Прошу тебя, оставь меня в покое.

Он ушел, я вновь зажал голову руками. По ощущениям, ее залили свинцом. Но буквально через мгновение рядом раздался ворчливый голос:

– Мессир Филиппо Брандолини!

Я поднял голову. Поначалу не узнал человека, который обращался ко мне, но, как только в голове прояснилось, я понял, что это Эрколе Пьячентини. Что он здесь делал? Потом я вспомнил, что нахожусь на дороге в Форли. Вероятно, он получил приказ покинуть Кастелло и теперь направлялся к прежним хозяевам. Однако я говорить с ним не хотел. Снова опустил голову на руки.

– Так отвечать невежливо, – не унимался он. – Мессир Филиппо!

Я поднял голову, мрачно глянул на него:

– Если я не отвечаю, то причина в том, что нет у меня желания с вами разговаривать.

– А если я желаю поговорить с вами?

– Тогда я должен взять на себя смелость попросить вас придержать язык.

– Да вы наглец.

Я чувствовал себя слишком несчастным, чтобы злиться.

– Ради бога, оставьте меня. Вы уже наскучили мне до смерти.

– Я говорю вам, что вы наглец, и буду делать то, что считаю нужным.

– Вы тоже нищий, раз такой назойливый? Что вам угодно?

– Помнится, вы говорили в Форли, что готовы сразиться со мной при первой представившейся возможности. Она представилась. Я готов отблагодарить вас за высылку из Кастелло.

– Когда я хотел сразиться с вами, мессир, я считал, что вы благородный господин. Теперь я знаю, кто вы по происхождению, и должен ответить отказом.

– Трус!

– Конечно же, отказ от поединка с таким, как вы, никак не может считаться трусостью.

Теперь он кипел от ярости, я же сохранял полное спокойствие.

– Нечем тебе хвалиться! – проревел он.

– К счастью, я не рожден вне брака.

– Рогоносец!

– Что?

Я вскочил и с ужасом уставился на него. Он презрительно рассмеялся и повторил:

– Рогоносец!

Теперь пришла моя очередь злиться. Кровь ударила в голову, жуткая ярость охватила меня. Я схватил кружку с вином, стоявшую на столе, и со всей силы швырнул в него. Вино выплеснулось ему на лицо, кружка попала в лоб и рассекла его так, что потекла кровь. Через мгновение мы оба выхватили свои мечи.

Эрколе умел сражаться и сражался хорошо, но против меня шансов у него не было. Ярость и агония последнего дня сломили бы любое сопротивление. Я кричал от радости, потому что наконец-то нашел того, кому мог отомстить за все мои горести. Мне казалось, что я сражаюсь со всем миром, и вкладывал в каждый удар всю накопившуюся во мне ненависть. Ярость придала мне силу дьявола. Я теснил и теснил противника, яростно атакуя. Через минуту я вышиб меч из его руки, при этом, похоже, сломав ему запястье. Эрколе прижался спиной к стене, откинув голову, беспомощно разведя руки.

– Спасибо Тебе, Господи! – восторженно воскликнул я. – Теперь я счастлив!

Я занес меч над головой, чтобы раскроить ему череп, и рука уже пошла вниз… когда вдруг я остановился. Увидел его вытаращенные глаза, бледное лицо, перекошенное ужасом. Он привалился к стене, будто упал на нее. Я опустил меч – не смог его убить.

Сунул меч в ножны.

– Уходи! Не буду я тебя убивать. Слишком презираю тебя.

Он не шевельнулся. Стоял, будто обратился в камень, все еще объятый ужасом. Потом, чтобы показать мое презрение, я взял рог с водой и выплеснул в него.

– Что-то ты бледен, друг мой. Вот тебе вода, чтобы смешать ее с вином.

И расхохотался. Смеялся, пока не заболели бока, но никак не мог остановиться.

Я оставил деньги, чтобы расплатиться за полученное удовольствие, и вышел. Сел на лошадь и отправился дальше по пустынным дорогам. Голова разболелась сильнее, чем прежде. Вся радость ушла – больше я не мог получать удовольствие от жизни. И сколько это могло длиться? Сколько? Я ехал под дневным солнцем, лучи которого, казалось, прожигали голову насквозь. И бедное животное опустило голову, язык вывалился наружу, потрескавшийся и сухой. Августовское солнце не знало пощады, все живое замерло в испепеляющей жаре. И человек, и зверь укрылись от обжигающих лучей. Люди спали, домашнюю скотину и лошадей увели в сараи и конюшни, птицы молчали, даже ящерицы залезли в норы. Только лошадь и я тащились по дороге, лошадь и я. Никакой тени не было, низкие стены вдоль дороги не позволяли за ними укрыться, от самой дороги, белой и пыльной, шел жар. Я словно ехал в печи. Все было против меня. Все. Даже солнце испускало самые жаркие лучи, чтобы добавить мне горестей. Что я такого сделал и почему все это выпало на мою долю? Я вскинул кулак и в бессильной ярости погрозил Богу…