Соучастие

Арсентьева передернуло, но он подавил невольное желание пристыдить Куприянова за беззаботность.

— Мне не хочется напоминать об элементарных вещах, но вынужден. Беспечность облегчает путь преступникам, — получилось совсем не обидно, и фраза оказалась к месту.

— И дает вам работу, — ответил, ничуть не смущаясь, Куприянов. — Резонно сказали. С трудовой копейкой нельзя легко обращаться. Но обстоятельства выше нас. Я не мог поступить иначе. — Он натянуто улыбнулся.

— Соблазн можно подтолкнуть… Соблазн человека портит.

— Честный денег не возьмет, а жулику — замки не преграда.

— Какие же обстоятельства?

— Самые житейские. Деньги я другу оставил. За транзистор. Он должен завтра прийти. А я сегодня в Вильнюс собрался, но быстрый и удобный способ передвижения отказал. Не было погоды. Самолеты на прикол поставили. Вот и вернулся.

Арсентьев приоткрыл балконную дверь и выглянул наружу. На заснеженной бетонной плите виднелись следы ног.

— Скажите, Виталий Николаевич, вы выходили на балкон?

— Когда вернулся, проветривал номер.

Арсентьев взял стакан, указательный палец сверху, большой под донышко, и, наклонив его, стал смотреть на свет, отыскивая следы пальцев рук. Краем глаза успел заметить, что Савин заинтересовался обстановкой в номере. Он понял его и спросил, как бы между прочим:

— Виталий Николаевич, кто ваш сосед?

С Куприяновым произошла мгновенная перемена. Он протестующе взглянул на Арсентьева.

— Вот это уж напрасно! У вас сложная работа, я понимаю. Но здесь вы допускаете ошибку. Я за соседа ручаюсь. Пушкарев — отличный парень.

— Ну а если оставить первые впечатления?.. Он мог взять? — полюбопытствовал Савин.

Куприянов был готов к любому вопросу, но не к такому.

— Нет, — решительно ответил он. — Абсолютно исключено. У него необыкновенная порядочность… Он скоро придет, сами убедитесь.

— Уже не придет, — словно ринувшись в наступление, вмешалась в разговор вошедшая дежурная.

— Почему? — удивился Куприянов.

— Пушкарев около семи рассчитался и уехал из гостиницы. А кроме него, в номер никто не заходил. Даже горничная. Видите, его постель свежим бельем не застелена…

Куприянов угрюмо молчал.

— Ну, что скажете? — спросил Арсентьев.

— Фу-ты, ерунда какая. Даже не предупредил. Прямо удивляюсь. — Куприянов был явно расстроен.

Кто-то приоткрыл дверь и вызвал дежурного.

— Пушкарев знал, где лежат деньги? — спросил Арсентьев.

Ответа не было.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Знал! Я просил его отдать деньги моему другу.

— К нему ребята захаживали?

Куприянов задумался.

— Кроме девушки с верхнего этажа и ее знакомого, никто.

— Опишите внешность Пушкарева, — попросил Савин.

Куприянов понял сразу, что от него требуется.

— Это пожалуйста. Лет восемнадцать. Рост? Почти под сто восемьдесят. Сейчас ребята крупные. Одет? Куртка из синтетики, синяя, коричневые брюки, рубашка красная с широким воротником и джемпер черный…

— Особые приметы?

— Не понял… Хотя… Блондинистый, курчавый. На таких девчонки смотрят…

— Это не особые приметы, — прервал Арсентьев. — Для нас особые приметы — родинки, шрамы, наколки, хромота, например, косоглазие, — пояснил он.

— Что вы! Ничего этого у него нет.

Вернулась дежурная. Она оказалась достаточно сметливой. В руке держала карточку проживающего в гостинице. В ней значилось, что Пушкарев Виктор Андреевич, прибывший из города Тбилиси, выписался из гостиницы шестого марта в 18.45. Савин пальцем указал на графу, где стояла дата предполагаемого выезда. Пушкарев уехал на неделю раньше. Карточка была заполнена его рукой.

— Интересная деталь, — сказал Арсентьев Савину. — Запиши его данные.

Дежурная смотрела страдальчески.

— Теперь из-за этой кражи склонять на собрании будут, премии лишат. — Она прижала ладони к щекам. На глазах появились слезы. — Вы хоть сказали бы директору…

— Да будет вам, из-за этого премии не лишают, — успокоил Савин. — Хотя чем черт не шутит…

— Вас премия беспокоит, нас — это преступление, новый потерпевший и то, что еще один человек под суд пойдет, — сказал Арсентьев. — История одна, а интересы разные.

Дежурная замкнулась в гордом молчании и ушла.

— Давай, Савин, приглашай понятых, — выбросив руку, Арсентьев посмотрел на часы.

Куприянов сидел притихший, посматривая снизу вверх на Арсентьева.

— Я так скажу, по-простому. Говорим, пишем, убеждаем, а сколько еще мерзавцев воруют, обманывают, грабят… Вот и получается — они на нас с ножом, с отмычкой, а мы их все к сознанию призываем. В общем, самоутверждаются преступники на нашем кармане и нашем здоровье, — сердито бросил он. — Выходит, они стыд в архив сдали?

Арсентьев нахмурился.

— Можно поставить вопрос и по-другому. Почему кое-кто из людей частенько отводит глаза от хамов, хапуг, взяточников, воров? И от тех, кто сгибается в поисках спокойной жизни перед ханжами, стяжателями и лицемерами, хотя и знает, что они ничтожество, но слова громкого не скажет? Не потому ли преступники порой вольготно себя чувствуют? Вот вам и пережитки прошлого! Как ответить на этот вопрос? Ведь важно, чтоб подонки безнаказанность не чувствовали.

Куприянов сдержанно кашлянул.

Арсентьев продолжал: