Соучастие

— Почему одни, спасая других, бросаются в огонь, ледяную воду, безвозмездно отдают кровь, а другие не так уж редко становятся безразличными, когда встречают куражащихся хулиганов, когда видят, что вор обкрадывает другого человека? Неужели они робеют перед кучкой прохвостов? В чем загвоздка? Может, не хватает им чувства достоинства, гордости?..

— А хулиган расценивает по-своему: не осадили — выходит, можно, — проговорил Куприянов.

Вошел Савин с понятыми. Он вновь зашагал по номеру, заглянул в шкафы, осмотрел тумбочку, которой пользовался Пушкарев.

— Как бы продуманно человек ни совершал преступление, как бы изобретательно ни отводил от себя подозрения, всего предусмотреть не может, — уверенно сказал он. — Все равно следы оставит!

— Только где следы? — спросил Арсентьев.

Савин не ответил, прошел в ванную комнату и вскоре вернулся.

Пушкарев явно торопился с отъездом. Забыл мыльницу, зубную щетку и даже неотправленную открытку домой оставил в ящике тумбочки. Присев к журнальному столику, Савин принялся за протокол осмотра.

Куприянов написал заявление быстро. О Пушкареве отозвался хорошо. Его лицо порозовело и выражало смущение. Видно, от взволнованности он клетчатым платком изредка вытирал лоб.

Понятые ушли. Вошла дежурная с чайником.

— Попейте чайку, не повредит. Между прочим, уже одиннадцатый час…

— Спасибо! — поблагодарил Савин. — Можно стаканчик.

Дежурная, сияя улыбкой, удалилась.

— Даже в голове не укладывается, — щурясь, словно припоминая что-то, сказал Куприянов. — Последние дни Пушкарев в деньгах затруднялся. Я это чувствовал. Приглашал завтракать, обедать. Он к этому отнесся неодобрительно. Обиделся. Вот такая деталь…

— Вы считаете, он это от скромности? — угадывая недосказанные слова, спросил Арсентьев.

— Несомненно, — категорично ответил Куприянов. — Его скромность не только в этом. Я думаю…

— Что вы думаете?

Куприянов промолчал.

Вернулась дежурная.

— Наверное, это поможет вам, — сказала услужливо. — В пятьдесят седьмом номере знакомая Пушкарева живет. Тамарой зовут. Может, она что подскажет.

— Спасибо. — Арсентьев умолчал, что о Тамаре он уже знает от потерпевшего. — Это очень интересно! Пригласить ее в кабинет администратора несложная задача?

— Устрою, — довольная поручением, ответила дежурная и направилась вместе с Савиным к выходу. Настроение ее несколько улучшилось.

— Только о краже ни слова, — фраза была брошена им уже вслед.

Арсентьев спросил Куприянова:

— Надолго в Москве?

— Еще неделю.

— В командировке?

— Нет. По семейным делам. Я дочку замуж отпускаю.

— Выдаете, — поправил его Арсентьев.

— Нет, отпускаю, — повторил Куприянов. — Она была замужем. Ей двадцать восемь и с дочкой. Вот стараюсь, чтобы жизнь у нее новая по-человечески шла. Приданое в Москве покупаю. Хочу, чтоб было все как у людей, нужды в необходимом не видела. — Он с силой потер подбородок и словно с горечью добавил: — И чтоб сердце за нее не болело…

Поняв, что осмотр закончен, Куприянов взял стакан с чаем, пригубил и поставил его на стол.

Стихли голоса, замолкли телевизоры. Гостиница готовилась ко сну. В уютных холлах, под светом желтых абажуров за журналами и вязанием коротали ночное время дежурные. Арсентьев спустился на лифте в вестибюль и, размашисто шагая, направился в кабинет администратора. Проходя мимо швейцара, он замедлил ход. Швейцар, поспешно притушив сигарету, посмотрел на Арсентьева поверх очков и шагнул навстречу. По его лицу было видно, что за день он устал и предстоящий разговор с работником милиции его не особенно вдохновлял.

— Что ж вора-то проморгали? — с напускной строгостью спросил Арсентьев. — При вашем-то стаже глаз должен быть особый, наметанный.

Небольшого роста, с поредевшими седыми волосами, круглолицый швейцар знал, как ответить, но все же с минуту стоял нахохлившись.

Переступая с ноги на ногу, сказал уныло:

— Виноват, товарищ начальник. Вот прошляпил, — и развел руками. Швейцар давно уяснил простую житейскую истину: на человека меньше сердятся, когда он сам себя ругает. — Вообще-то, конечно, должен был обратить внимание, — сказал с огорчением. — Уж очень торопился парень, когда от лифта шел. Я еще спросил: «Что мало у нас пожили?» А он даже не взглянул, — эти слова прозвучали вполне искренне. — Только если разобраться — какой с меня спрос? — продолжал швейцар. — Обувь у человека грязная — не пускай — паркет замызгает, курить в вестибюле не разрешай, за чемоданами посматривай, посторонних вежливо поворачивай… Ответственность большая, а жалованье? — Он взъерошил пальцами седую копну волос и нарочито кашлянул. — Я один, а поручений вон сколько. За день народу — тьма. Туда-сюда. За всеми не уследишь. Нагорбишься за дежурство.

— Поменяли бы работу, раз столько хлопот.

— Мы трудностей не боимся, — улыбнулся хитро швейцар.

Улыбнулся и Арсентьев. Он знал — швейцар работу не сменит…

— Парень один вышел? Или кто ждал его?

Швейцар беззвучно пошевелил губами, словно что-то припоминая.

— Один. Сел в такси и уехал.

— Вот если б номерок машины… — с надеждой в голосе сказал Арсентьев.