Соучастники

Возможно, готовясь к этому собранию, родители выставили новые обрамленные фотографии нас, своих детей, во взрослом виде. По полкам и шкафчикам проходит обычная процессия наших школьных и университетских выпускных, одного за другим: неудачные прически, неловкие ухмылки, разлинованные брекетами, мантии и академические шапочки.

Но есть и новые фотографии в рамках. Карен с мужем и двумя детьми – один из тех семейных портретов, на которых все неуклюже позируют, сделанных в профессиональной фотостудии. Эдисон в обнимку с Джулией – их официальная фотография с помолвки (Джулия настояла). И, к моему удивлению, моя фотография в том изумрудно-зеленом платье на красном ковре “Золотых глобусов” десять лет назад. Я на ней постройнее и помоложе (но не слишком заметно), и то арендованное ожерелье за пятнадцать тысяч долларов так и горит огнем у меня на шее.

Я вглядываюсь в изображение, словно возобновляя знакомство с человеком, которого знала в раннем детстве. Мне делается не по себе от этого столкновения со зримым свидетельством эпохи, которую я так долго пыталась забыть. И все же, когда я вижу его, долго пропадавший кусочек пазла встает на свое место.

– Ух ты, я помню это фото! – Карен бочком подбирается ко мне и изумленно глядит на него.

– Не верится, что это было десять лет назад, – я качаю головой. – Твои все фотографии – прошлогодние. Мама! – кричу я через все комнату. – Получше ничего не нашлось? Кроме фото десятилетней давности?

– Не беспокойся! – кричит в ответ мама, хихикая. – Ты на этом фото красивее всего. Гордиться надо.

– Божечки, – говорю я Карен вполголоса. – Наверное, этим фото они пользуются, когда пытаются свести меня с чьим-нибудь сыном или племянником.

Сестра подавляет смешок.

– Ведь, разумеется, именно так ты каждый день и наряжаешься.

– Хорошее фото, а? – спрашивает папа. Он подошел, чтобы в третий раз предложить нам еще “Курвуазье”. – Нашел картинку, которую ты мне прислала, и сумел побольше сделать. Видите, учусь понемногу всяким молодежным штучкам.

– Мы весьма впечатлены, папа, – говорю я. Карен толкает меня в бок.

– Ну что, Сара, как у детей успехи там, где ты преподаешь? Как работа? – спрашивает папа.

Я понимаю, что родители, наверное, кучу раз за все эти годы слышали, как я жалуюсь на свою работу. Вот и пришли к мысли, что Бруклинский местный колледж – это отстойник для лодырей и разгильдяев.

– Вообще-то, – говорю я, – на работе все не так плохо. На той неделе даже хороший сценарий прочла одной студентки. Была приятно удивлена.

– Хорошо, отлично! – подбадривает меня папа. – Видишь, я говорил, что будет лучше. Ты просто была слишком упрямой – не хотела мне верить.

– Я была упрямой? – спрашиваю я, хотя скорее – думаю вслух.

Карен делает большие глаза и кивает.

– О да, – беззвучно произносит она.

В эту секунду мама начинает сгонять всех к двери, чтобы мы спускались в ресторан на наш приватный ужин в честь Дня благодарения. Разговоры продолжаются урывками; толпясь, мы надеваем свои пальто.

– Тетя Сара?

Посмотрев вниз, я вижу свою племянницу Элис, дергающую меня за руку. Она глядит на меня с благоговением.

– Вы правда работали с Холли Рэндольф? Когда она еще не стала звездой?

Я киваю.

– Работала. Она была очень хорошая. Но это было давно, почти что до твоего рождения.

– Как вы думаете, она все еще хорошая?

– Думаю, она может все еще быть хорошей. Знаешь, некоторые знаменитые люди остаются хорошими.

– Ух ты, хотела бы я с Холли Рэндольф познакомиться.

Я смотрю на Карен, подняв брови; та застенчиво улыбается.

– Милая, давай-ка спускаться в бабушкин и дедушкин ресторан. Я знаю, что там огромная индюшка ждет, чтобы ее порезали на кусочки!

Мы просачиваемся в прихожую; Карен говорит мне:

– Знаешь, я тут стала читать эти голливудские #MeToo-истории. Безумные они какие-то, правда?

– Весь мир безумный. А что, ты им не веришь?

– Нет, верю. Просто я потрясена, вот и все.

– Ну, – говорю я, когда последние из нас выходят из квартиры, – вот такие вот потрясающие вещи происходят. Я бы тебе рассказала историй.

Карен смотрит на меня с недоумением. Я в глубокой задумчивости закрываю за нами дверь.

Я понимаю, что не могу держать сестру в неведении. Разумеется, она должна узнать прежде, чем узнают все остальные. И я велю себе не забыть найти на этих праздничных выходных время рассказать ей немного о том, что произошло десять лет назад в Лос-Анджелесе.

Глава 50

Я вижу заголовок, когда еду в метро – как обычно, одна.

На соседнем сиденье лежит сложенный экземпляр утреннего таблоида, я беру его, разворачиваю и вижу первую полосу: фотографии голливудской кинодивы на красном ковре и рядом – последнего обвиненного студийного начальника: голова опущена, руки в наручниках за спиной.

Но в сегодняшней вечной круговерти новостей то, что было расписано вчера вечером и напечатано этим утром, уже устарело. Ситуация с тех пор успела развиться.

Мой телефон светится: новое оповещение от “Нью-Йорк таймс”. Один взгляд на экран – и я узнаю, в чем дело: “Холли Рэндольф и еще девять человек обвиняют миллиардера Хьюго Норта в сексуализированном насилии”.