Соучастница

Ирина говорила нарочито занудливым голосом, нарочито подробно перечисляя свои обстоятельства: обед, знакомство с предполагаемым отчимом, работу и прочее. Валентин слушал ее с непроницаемым видом, потом молча взял под руку и повел ее, не успевшую запротестовать, совсем в другую сторону от метро. Отведя ее на двести метров и подведя к обычной дворовой скамейке, он усадил ее, расстелил яркую какую-то косынку, привязал к спинке свои шары и достал из карманов серебряную фляжку, две серебряные стопочки, шоколад, лимон, персик.

- Все - сказал он и улыбнулся, кстати, очень открыто, доброжелательно. - Ведь не страшно, а?

Ирина помотала головой, действительно, страшно не было, стало занятно. Вдруг Ирину осенило - все происходящее напомнило ей один ее сон, часто повторяющийся. Там тоже был человек, воздушные шарики, лето, только там был человек, которого она любила. Она это точно помнит, что любила, хотя лица не помнит, кажется, оно и видно было не слишком четко. Но тут-то любви никакой нет... Ирина вздохнула.

- Не захочешь - не полюбишь. Что ж. Во всяком случае, жаром моим обожженная, скорее нужного человека узнаешь. А я что? Я же ничего, не настаиваю, а только предлагаю. Руку твою я узнал - это моя рука, мне предназначенная, но так ведь бывает: ты - мне, а тебе - иной, которому, кстати, ты тоже подходишь, но не безусловно, а мне - безусловно. По крайней мере мы сейчас выпьем коньяку за встречу сначала, а потом за расставание". Он разлил коньяк по стопочкам, маленьким изящным ножом порезал лимон, разделил на две половинки персик. У Ирины на душе почему-то была тоска, будто и правда расстается - с когда-то где-то любимым человеком, причем искрение и глубоко любимым. Было больно, на глазах были слезы. Он погладил ее по голове: "За встречу". Чокнулись, Ирина почувствовала, что коньяк прекрасный и будто бы тоже вспомнила, что именно такой она когда-то пила с тем, кого любила. "Наваждение какое-то", - опять подумала она.

- "Не объясняй себе ничего - не сможешь" - посоветовал Валентин.

"Выдумала же я когда-то Марину, какое-то длящееся время, лабиринты, играла же я всегда в "несбывшееся", вот и материализуется".

Валентин смотрел на нее сквозь свои очки спокойно, добро и понимающе.

- Ну не страшно - еще раз спросил он Ирину.

- Нет, - ответила она грустно, - только чего-то очень жаль.

- Ничего. Мне тоже. Могло бы... Но не будет. Теперь прощаемся, видишь же, что не в сумасшествии дело. Это было бы так просто.

Он потчевал Ирину заботливо, нежно.

- Почему я, - вдруг неожиданно робко спросила Ирина.

- На мир смотришь удивленно. Душа пока еще пластичная. Да и многое другое - об этом пускай тебе в ночи шепчет тот, кого ты полюбишь, а не я, который тебя любит. Я тебе и так много сказал. Пойдем.

Он протянул Ирине руку. Шляпку, стопки и ножик он убрал, все остальное он оставил на лавочке, Ирина поняла: нечаянный праздник для кого-то. Валентин проводил ее до метро, поцеловал руку, развернулся и быстрыми шагами удалился. Ирина смахнула слезу, вздохнула - сначала тяжело, с грустью, а потом вдруг с облегчением. "Что-то где-то изменилось. Что-то где-то вдруг изменилось в мою пользу! Есть надежда!" О чем она, собственно, подумала Ирина не смогла бы себе толком объяснить, но только что случившееся она радостно воспринимала теперь, как подарок и не о чем больше знать не хотела. К черту анализ! И никому не рассказывать! Принятое решение ей понравилось. Ирина на Юго-Западе тоже купила шары и цветы и оживленная, но не нервная, не вздернутая позвонила в дверь родительской квартиры. Ей открыла нарядно одетая, стильно постриженная мать, но лицо у нее было заплаканное.

- Что случилось?, - входя со своими теперь уже и, кажется, неуместными шарами и цветами, в коридор, спросила шепотом Ирина.. Сердце уже ныло - все здесь, видно, плохо.

- Катя в истерике. Я в таком состоянии ее за все четырнадцать почти лет не видела. Еле ее чуть-чуть привела в себя. Что ты так долго?.

Ирине было уже и стыдно, неловко, что она позволила этому чудному Валентину втянуть себя в загул... Мать ответа и не ждала, прошла в комнату, присела возле накрытого нетронутого стола. Ирина бросив шары на диван, цветы поставив в первую же попавшуюся вазу, села рядом.

- Как здесь все произошло?

- Они поссорились еще в метро, видимо, где-то уже на "Университете" или на "Вернадского". Как я поняла из Катиных сквозь рыдания криков, что он ее спросил о звонке какому-то мальчику, она ему что-то едкое ответила и что-то опять прибавила про его маму и отъезд, а он ее обозвал "глупой селедкой" - это она несколько раз повторила...

Из детской выскочила растрепанная и опухшая от слез Катя.

- Не "глупой", не "глупой", я же сто раз говорила! - орала она, почти с ненавистью глядя на бабушку, - а "придурочной"! - это в сто раз оскорбительней! Я его теперь и знать не желаю! Пусть катится в свою Америку!