Сова по имени Уэсли

Некоторое время я слышала, как он там рылся, а затем все стихло. Хмм, как-то подозрительно тихо. Я уже начала волноваться и заглянула в шкаф посмотреть, как он там. В шкафу обнаружился Уэсли, балансирующий на шпагате, зацепившись лапами за два платья. Он застрял, причем в совершенно нехарактерной для него манере – застрял тихо. Я вспомнила, что в дикой природе животные, попав в беду, чаще всего стараются замереть и не двигаться, чтобы не привлечь хищников в момент своей беспомощности. Он наверняка переволновался, застряв в неведомом прежде пространстве, но все же позволил себя вытащить и вернуть на насест.

То был далеко не последний раз, когда Уэсли решил заняться альпинизмом в моем шкафу. Смотря с пола на темные промежутки между вещами, он наверняка инстинктивно воспринимал их как дупла в деревьях. В порыве исследовать «дупло» он карабкался вверх по моим платьям, подобно скалолазу, который поднимается между двумя утесами враспор. В какой-то момент его лапы оказывались расставлены слишком широко, и он застревал в таком положении, цепляясь когтями. Находя его в этой позе, я обычно слегка подталкивала его снизу, помогая добраться до вешалок.

Вскоре вся моя одежда стала выглядеть так, будто кто-то тщательно истыкал ее шилом. Я, впрочем, продолжила ходить в дырявом, решив, что профессия биолога – достаточное оправдание. Ученые в массе своей не особо интересуются модой и не придают значения своему облику в глазах окружающих, хоть в научных кругах и существовует некий особенный стиль. Если бы я опросила весь Калтех, мало кто сумел бы мне ответить, что такое «Прада», не говоря уже о том, какие туфли были популярны в каком сезоне. У нас все проще – душ принял, побрился, чего еще надо? У одного из моих коллег было десять абсолютно идентичных пар серых штанов, белых рубашек и белых носков, которые он носил вместе с одной и той же неизменной парой сандалий «Биркеншток». Он десятилетиями ходил на работу в одном и том же наряде и не парился насчет обновок. И его стиль был вполне типичен и нормален среди ученых.

Уэсли оставлял свои следы практически на всем, что у меня было, и я все больше и больше предметов отдавала ему на откуп – одежду, книги, бумаги, одеяла и мебель. Мне было вовсе не жалко – благодаря Уэсли я чувствовала себя самым счастливым человеком на земле. Каждая дырка от когтя напоминала мне о великолепии моего малыша и его неповторимой личности. Я даже оставляла на память разодранные им книги, потому что на них были следы его клюва, настолько я была им одурманена.

Конечно же, я часто играла с Уэсли. Одна из наших первых игр – охота на мои ноги под одеялом, – вышла в какой-то момент на новый уровень. Сперва он просто бегал за ними по кровати, однако, научившись летать, он стал подниматься над кроватью, разворачиваться, целиться и пикировать на мои ноги с растопыренными когтями. Потом он делал круг вокруг комнаты и заходил на следующую атаку.

Конечно, случались и ошибки. Однажды во сне я высунула ногу из-под одеяла, и он, конечно же, на нее набросился. Я подскочила и заорала от боли и неожиданности, напугав Уэсли до того, что он некоторое время панически носился по комнате, прежде чем мне удалось поймать и успокоить его. Он, естественно, повел себя по своему стандартному сценарию «мне так стыдно» – отталкивал меня, отказывался на меня смотреть и пытался просверлить взглядом стену. Но я старательно баюкала его, приговаривая: «Все в порядке, все хорошо». Естественно, все было не совсем хорошо – моя нога в это время истекала кровью, но это могло подождать. Его вины в произошедшем не было – в конце концов, это ведь я приучила его к этой игре.

Поскольку совы не живут стаями, у них нет социальных установок для того, чтобы наказывать друг друга. Таким образом, любое проявлении агрессии Уэсли воспринял бы, как угрозу и покушение на свою жизнь. Именно поэтому первое правило обращения с хищными птицами гласит: никогда не проявляй к ним никакой агрессии. Их бесполезно пытаться воспитывать, как ребенка или собаку, – они этого просто не поймут. Я никогда не повышала голос на Уэсли и не делала ничего, что он мог бы воспринять как агрессию, даже если он подвергал себя серьезному риску. Все, что я могла, – это аккуратно отстранить его или унести прочь, пока он не навредил себе или мне своими действиями. В конце концов он понял, что определенных вещей делать нельзя, но пришел к этому знанию несколько по-другому. На это ушло гораздо больше времени и моего терпения, чем у любого среднестатистического родителя или владельца какого-нибудь животного.