Совдетство. Книга о светлом прошлом

Но Семен Мигранович об этой договоренности ничего не знал. Тут надо бы сказать, что до Капустинских в их комнате жила Злата Яновна, одинокая дама с усиками. Всегда печальная и молчаливая, она сначала меланхолично молола зерна, вращая ручку кофемолки, похожей на маленькую шарманку. Потом, как и Серафима Николаевна, варила в турке свой душистый напиток, который пригубливала из маленькой чашки, чередуя глоток с глубокой затяжкой: сигарету соседка вставляла в длинный янтарный мундштук. (Но до поры до времени на меня это никак не действовало.)

Злата Яновна покупала свой «настоящий арабик» в очень красивом китайском магазине. Когда мы с родителями, направляясь в гости в Батуриным, выходим из метро на станции «Кировская», чтобы взять там торт или пирожные, в нос сразу ударяет запах свежемолотого кофе и пряных сладостей. Кажется, где-то за домами, во дворах, спрятана огромная медная кофемельница, и великан, вертя ручку, беспрерывно перетирает горы темно-коричневых ароматных зерен.

Улыбалась и даже расцветала Злата Яновна только в те редкие дни, когда к ней в гости приходил с тортом и вином ее лысый сослуживец, главный бухгалтер Семен Мигранович, чтобы, как она смущенно объясняла, «подбить баланс». Этим они прилежно занимались, заперев дверь и включив громкую музыку – очень красивую.

Нетто в таких случаях говорил, подмигивая:

– Под Равеля баланс подбивают, греховодники!

Так вот, в тот день в гостях у Златы Яновны был как раз Семен Мигранович. Я уже час стоял на посту, пропустив в туалет по предъявлении рваной марки Сергея Дмитриевича и дважды по дружбе Мотьку, опившегося газировкой. Уборная была свободна, когда в коридоре появился главный бухгалтер, он был в тапочках на босу ногу, в майке и брюках на подтяжках. Тело у него в отличие от головы оказалось такое волосатое, точно он надел на себя доху, вывернутую мехом наружу.

– Пропуск! – строго потребовал я, выставляя вперед ствол.

– Какой еще пропуск? – оторопел он. – Ты кто такой?

– Я – часовой.

– С какой стати?

– Приказали!

– Кто?

– Башашкин и Нетто!

Семен Мигранович растерялся, попятился и вернулся в комнату, откуда вскоре, дымя сигаретой, выпорхнула Злата Яновна, веселая, раскрасневшаяся, растрепанная, в длинном голубом халате. Увидев меня в огромных сапогах, кителе до пят и фуражке, съехавшей на нос, она на миг потеряла дар речи, а потом зашлась в таком хохоте, что согнулась буквально до земли. Полы ее шелкового халата разлетелись – и я с изумлением обнаружил, что взрослые тети иногда ходят совсем без трусов, как маленькие девочки, но и это еще не все: у них там, оказывается, бывают не только кустистые заросли, как у Риммы Федоровны, а очень-таки аккуратные «бобрики», словно выстриженные под расческу парикмахером. На истеричный смех прибежал Нетто, он с любопытством охватил взглядом хохочущую соседку и выдал рассерженному Семену Миграновичу пропуск – бубновую шестерку…

Как-то потом, осторожно подбирая слова, я поинтересовался у Лиды, есть в Москве такие особенные парикмахерские, где стригут волосы не только на голове, но и… В ответ получил по носу за «дурацкий вопрос». Удивительные все-таки люди – взрослые: сначала сами нам рассказывают про отдел в «Детском мире», где распределяют по семьям новорожденных, покупают нам кукол без малейших признаков «глупостей», разгуливают по коммуналке без трусов, а потом раздают оплеухи за «дурацкие вопросы»…

22. Роддом у кладбища

Я нажал кнопку один раз. Звонок отозвался внутри квартиры далеким дребезжанием, словно будильник, когда суешь его под подушку, чтобы не мешал спать во время каникул. Дверь – почти сразу – открыл Мотя. Видимо, шакалил на кухне. Он стал еще толще и держал в руках свое любимое питание – батон за тринадцать копеек, разрезанный вдоль и густо намазанный внутри маслом с вареньем. Когда Мотя складывал половинки вместе, начинка лезла наружу, и он ловко слизывал длинным языком сладкие потеки.

– Ого! Наш туалетный постовой явился! Заходи! – проговорил толстяк, жуя. – Где же ты был, чертушка? Три дня бутерброды с икрой и севрюгой жрали – опухли. Нетто из рейса привез. Если бы я знал, что ты зайдешь, оставил бы. Теперь только через две недели. Он в Хабаровск утром отъехал. Обещал омуля копченого притаранить.

– Мы тоже уезжаем, – значительно сообщил я.

– Знаю. Башашкин, как со службы прибежал, чемоданы складывает. – Мотя заинтересовался моей авоськой. – Маску купил?

– Ага!

– А трубка у тебя есть?

– Конечно. Ласт вот только нет.

– Без ласт на море делать нечего, – согласился обжора, зубами отрывая от батона огромный, сочащийся маслом с вареньем кусок. – А в кульке у тебя что, ириски?

– Рыбий корм.

– Не ем. Пробовал. Редкая дрянь! А ты чего сегодня как попугай вырядился?

– Маман заставила.

– Предки это умеют.

– Сергей Дмитриевич дома?

– Нет, в поликлинику потащился. Давление подскочило. А что?

– Ничего. Новые марки ему хотел показать.

– Покажи мне!

– Они несъедобные.

– Ха-ха-ха-ха! – по-оперному захохотал Мотя.

На шум из комнаты выглянул дядя Юра, он был в голубой майке, синих форменных галифе на подтяжках и сапогах.