Соверен

Голос, исходивший из столь мощной груди, оказался неожиданно высоким, почти визгливым. Бросив взгляд в сторону, я увидел, как рикордер Танкерд, стоя на коленях, разворачивает длинный свиток пергамента. Он поднял глаза на короля и испустил тяжкий, судорожный вздох. Затем он открыл рот, но в течение нескольких длинных, томительных мгновений не мог произнести ни единого звука. Тишина, воцарившаяся в эти мгновения, была воистину ужасающей. Наконец к рикордеру вернулся дар речи, и он произнес громко, отчетливо и ясно:

— Могущественный и милостивый государь…

То была длинная речь, выдержанная в самом что ни на есть покаянном и самоуничижительном тоне.

— Мы, ваши ничтожные подданные, имели несчастье предать ваше королевское величество, не дав должного отпора проискам гнусных заговорщиков. Мы самым низким образом нарушили клятву любви и верности, принесенную вашему королевскому величеству. Вина наша огромна, и мы с сердечным трепетом припадаем к стопам вашего королевского величества…

Поднять голову я не осмеливался, хотя и шея, и спина у меня отчаянно затекли от неудобного положения, усугубляемого необходимостью держать проклятые петиции. Искоса взглянув на Джайлса, я увидел, что львиная его голова склонена едва ли не до земли. Выражения его лица я рассмотреть не мог.

Танкерд тем временем подошел к заключению своей речи.

— О милостивый повелитель, мы смиренно просим вас принять этот документ, выражающий искреннее раскаяние, коим исполнены сердца жителей Йорка…

Рикордер склонился еще ниже и передал пергамент одному из пажей, выступившему вперед.

Настала очередь мэра. В руках он держал две великолепные чаши, которые я уже видел в городской ратуше. Мэр тяжело опустился на колени и в смиренных выражениях обратился к королю с просьбой принять сей дар от своих недостойных подданных. Я заметил, что мэр весь взмок от пота. От волнения он заикался, так что речь его прозвучала довольно невнятно. В какой-то момент я отвлекся, позабыв об ожидающем меня испытании. К действительности меня вернул дрожащий шепот Джайлса:

— Идем! Наш черед!

Внутри у меня все сжалось, когда я поднялся и, низко склонив голову, пошел вслед за Джайлсом.

«Глупо так трусить, — говорил я себе. — Ведь в былые времена моим другом и покровителем был сам Томас Кромвель, и у меня хватало мужества выступить против Ричарда Рича и герцога Норфолка».

Однако сейчас мне предстояла встреча не просто с могущественным вельможей, но с помазанником Божьим, главой церкви, которому вверено попечение о душах трех миллионов подданных. В эти мгновения я искреннее верил, что величие того, к кому мне предстояло обратиться, превосходит земные пределы.

Мы остановились рядом с рикордером Танкердом. Стоя посреди коленопреклоненной толпы, я чувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение. Король был так близко, что я видел, как ветер шевелит ворсинки меха, которым был оторочен его плащ. Огромные рубины на его камзоле сверкали прямо у меня перед носом. Так как глаза мои по-прежнему были устремлены вниз, я заметил, что левая лодыжка короля намного толще правой. Сквозь белый чулок проглядывали бинты, которыми она была перевязана. Я разглядел даже небольшое желтое пятно на чулке. В следующее мгновение порыв ветра донес до меня гнилостный запах, вне сомнения испускаемый гнойной язвой.

Тут я услышал звучный и ясный голос Джайлса:

— Я припадаю к вашим стопам, ваше величество, дабы выразить чаяния жителей Йорка, которые уповают на вашу справедливость и питают надежду, что вы примете их прошения.

— Я приму их, — произнес король.

Джайлс повернулся ко мне, и я, по-прежнему не поднимая головы, передал ему прошения.

И тут я уронил свою шляпу. Злополучное перо вылетело и вонзилось в землю. Исправить оплошность я не осмелился. Мне оставалось лишь беззвучно проклинать собственную неловкость. Меж тем Джайлс, разделив прошения надвое, вручил их пажам, а те поднесли их королю. Монарх едва коснулся бумаг рукой — холеной белой рукой, на каждом пальце которой сверкало кольцо с драгоценным камнем. В следующий миг к нему подошел чиновник и унес прошения.

До слуха моего донесся смех, и я с изумлением осознал, что это смеется король.

— Богом клянусь, сэр, вы на редкость представительный старикан, — обратился он к Джайлсу своим пронзительным голосом. — Что, на севере все такие рослые?

Не совладав с желанием взглянуть если не на лицо короля, то хотя бы на лицо Ренна, я осмелился чуть-чуть поднять голову. Старый законник, польщенный замечанием монарха, довольно улыбался.

— Я далеко не столь высок, как ваше величество, — произнес он. — Впрочем, никто из простых смертных не дерзнул бы сравниться с вами.

Король расхохотался вновь, раскатисто и искренне.

— Слушайте все! — изрек он. — Глядя на этого славного старика, я вижу, что уроженцы севера отличаются красотой и телесной крепостью. Поглядите только на второго законника рядом с ним, на этого неуклюжего горбуна, что уронил свою шляпу. Мне известно, он житель юга. Воистину, в сравнении со своим собратом по сословию этот уродливый паук имеет жалкий вид.