Совершенная строгость. Григорий Перельман: гений и задача тысячелетия

Громов вел оживленную дискуссию с американским топологом Брюсом Кляйнером (я встретилась с ним в Нью- Йорке несколькими месяцами ранее). Когда я подошла, Кляйнер поднялся, но оказался слишком увлечен беседой, чтобы меня поприветствовать. Вместо этого он повернулся к Громову и заявил, что наука, в которой ничего не нужно доказывать, вообще не является наукой. Громов ответил, что альтернативная система тоже может оказаться последовательной. «Вы говорили когда-нибудь с бомжами? У них бывают грандиозные идеи!" — вспыхнул Кляйнер. Думаю, он имел в виду, что у любого сумасшедшего есть собственная стройная система, о которой тот может рассказать, но Кляйнер был слишком зол, чтобы внятно это артикулировать. Громов, тоже распаляясь, замахал руками: "Нет, нет!" (Он и сам выглядел отчасти как бомж: одежда нелепо висела на его слишком худом теле, джинсы были чем-то испачканы, светло-зеленая рубашка потерта на груди и манжетах, а нечесаные седые волосы и борода торчали во все стороны.) Тут Кляйнер, топая, вышел вон, а раздосадованный Громов повернулся ко мне.

Он рассвирепел, когда я спросила его о причине отъезда из СССР. "А почему бы и нет? — буркнул он на русском так, что отчетливо стали заметны три десятилетия, проведенных в эмиграции. — Все уезжали, я тоже поехал. Меня позвали работать в Америке — я отправился туда. Потом предложили работу здесь — я поехал сюда". Я знала о Громове достаточно, чтобы не поверить в то, что он говорит всю правду, но решила не давить на него. Он точно не был в подходящем настроении, чтобы обсуждать тяготы еврейской эмиграции из СССР.

— Верно ли я понимаю, что вы были человеком, который привез Перельмана на Запад? — спросила я.

— Я участвовал в этом. Но это была инициатива Бураго, — раздраженно ответил Громов.

— Многие говорили мне, что это вы сказали, что Перельман — великий математик.

— Так сказал мне Бураго. Я, может, тоже кому-то сказал.

— А что именно сказал вам Бураго?

— Он сказал, что есть хороший молодой математик...

—...которого нужно привезти сюда?

— Да, которого нужно сюда привезти.

Громов устроил так, что Перельман в 1990 году, вскоре после защиты диссертации в Институте им. Стеклова, провел несколько месяцев в Бюр-сюр-Иветт. Там он начал заниматься пространствами Александрова — топологическим феноменом, названным по имени Александра Даниловича Александрова. Последний прекратил исследования в этой области в 1900-x. Теперь сразу трое последователей Александрова — Бураго, Громов и Перельман — продолжили его работу.

В1991 году Громов помог Перельману приехать на Фестиваль геометрии (Geometry Festival), ежегодно проводящийся в одном из университетов Восточного побережья США. В тот год фестиваль проходил в Университете Дьюка. Перельман прочитал доклад о пространствах Александрова, который в 1992 году лег в основу его первой большой научной статьи, написанной в соавторстве с Громовым и Бураго. Кроме того, Громов представил Перельмана нужным людям, чтобы того пригласили вести исследования в США после защиты диссертации.

Постепенно я поняла мотивы участия Громова в судьбе Перельмана — или, скорее, масштаб этого участия.

— Когда он вошел в геометрию, — заявил мне Громов, — он в то время был самым сильным геометром. До того, как он ушел в подполье, он определенно был самым сильным человеком в мире.

— Что это значит?

— Он делал лучшие работы, — с восхитительной точностью определил Громов.

Я немедленно вспомнила анекдот, рассказанный мне одним математиком. Группа людей путешествует на воздушном шаре. Поскольку их шар отнесло далеко, путешественники решили спросить у кого-нибудь из местных жителей, куда они попали. Увидев на земле человека, они снизились: "Не могли бы вы сказать, где мы сейчас находимся?" Тот, подумав, ответил: "В корзине воздушного шара". Этот человек был математиком.

Потом я поняла, что Громов по-настоящему считает Перельмана "самым сильным человеком в мире", то есть не просто лучшим на свете геометром, но — достойнейшим человеком, занимающимся математикой. Громов сравнил Перельмана с Исааком Ньютоном, но тут же оговорился: "Ньютон был довольно противным, нехорошим человеком. Про Перельмана этого не скажу. У него есть отдельные выбраки, но немного".

Недостатки Перельмана, по мысли Громова, иногда приводят к его нападкам на своих друзей, но эти конфликты — ничто по сравнению с его безграничной врожденной порядочностью. "У него [Перельмана] есть моральные принципы, которых он придерживается. Это удивляет людей. Часто говорят, что он странно ведет себя, но он поступает честно, неконформистски. Это непопулярно в математическом сообществе, хотя и должно было бы быть нормой. Основная его странность заключается в том, что он ведет себя более или менее порядочно. Он следует идеалам, которые негласно приняты в науке".