Совершенно секретное дело о ките

Но берег что-то опустел. Сидел народ по домам, уповая на судьбу. А некоторые энтузиасты на самую высокую сопку забрались, кто с рюкзаком, кто с чемоданом. А один так даже с ковром. Сидят в меходежде, ждут. Один Кузьмич с ребятами на берегу…

— Ох и зальет нас, — говорит. — Открывай вино, ребята, режь казенную колбасу!

Открыли они несколько бутылок вина, закусили тэзэпэвской колбасой — дефицитным сервелатом, банки с болгарскими персиками открыли. Попили «Айгешату», принялись за «Аштарак», а после и вовсе до одесского коньяку добрались. А стихийного бедствия нет как нет.

Обеспокоенный отсутствием трудового ритма на берегу, прибежал заведующий ТЗП. А бригада спит себе потихоньку, похрапывает.

Растолкал заведующий Кузьмича, составил акт на все выпитое-съеденное. Почесал в затылке Кузьмич, акт подписал — начет в счет будущей зарплаты, ругнулся:

— Империалисты проклятые!

А ребят успокоил:

— Все, что пропито-съедено, в дело все употреблено.

А тут как раз и посыльные на сопку побежали:

— Взрыв у них неделю назад состоялся. Надо наше радио слушать!

Начали паникеры с сопки спускаться, потом долго на улицу глаз не показывали, стыдно было. А народ ехидничал:

— Что ж у них там такое было в рюкзаках да в узелках! С чем же они не могли в последний свой час расстаться?

Кое-кто от разговоров даже уехал, навсегда.

А у Кузьмича некоторая неприязнь к американцам с той поры так и осталась. Подвели они его крепко.

Матвеев с американцами свои воспоминания связывал. Видел он их, когда те приехали после войны в заполярный порт Мурманск, где Матвеевы жили — отец служил, а Андрей с братом Артуром в школу бегали.

Веселые парни, эти американцы — что офицеры, что матросы, никакой субординации незаметно. Выменивали у пацанов на шоколад и жевательную резинку длинные крюки из толстой проволоки, которыми ребята цеплялись за машины и на буксире на коньках поднимались по обледенелой дороге на перевал. Оттуда вихрем вниз! У американцев коньков, конечно, не было, так они то же самое умудрялись вытворять на лыжах. Правда, если кого машина на повороте заносила, тот летел в обрыв, крутой там склон был — на лыжах-то, да на скорости, да на ледяной дороге не затормозишь. Ну а свалился — все равно потеха!

В школе производство проволочных крюков было поставлено на поток. Не знали американцы их второго назначения. Не только для развлечения служили они ребятам. Надо было терпеливо дожидаться машин, идущих из порта к складам с продовольствием. Особенно хорошо, если полуторка гружена капустой. Прицепишься сзади, идешь на подъем, у поворота сам добавляешь скорость, воткнешь крюк в кочан капусты — сбросишь его, второй вилок — туда же. Под обрывом ребята собирают, потом дележка.

Отец тогда впервые произнес непонятное слово «ленд-лиз». Понял Андрей лишь одно, что американцы приехали за своими кораблями и машинами, на которых наши в войну воевали. Только непонятно было, зачем они целехонькие «студебеккеры» под пресс в порту ставили и грузили на свои пароходы металлические лепешки.

Отец все время мрачный ходил. С утра до вечера драили линкор и крейсер, вылизывали корабли, чтобы вернуть новенькими, будто и не воевали на них наши.

— Вы бы лучше их сломали, — вгорячах сказала мать.

— Разговоры! — осадил ее отец, кивнув на детей. Нечего, мол, при них аполитичность разводить.

Корабли были приняты американским командованием, а за океан их повели сдавать наши экипажи. Отцу на поход выдали дополнительный паек, и он его принес домой. Андрей помнит, что на столе рядом со свертками лежали несколько блоков сигарет, а отец был некурящий.

— Отдай мне сигареты, папа, — сказал Андрей.

— Надеюсь, ты не куришь? — спросил отец.

— Нет, — сказал Андрей. В доме верили друг другу на слово. — Но мне надо для дела.

— Бери, — и отец отделил ему одну упаковку, двадцать пачек.

Потом вместе со своим другом Сашей Никитиным они отнесли курево матросам, охранявшим склад с фильмами. Взамен получили полностью «Серенаду Солнечной долины». Одному утащить фильм было не под силу, разложили коробки по двум мешкам, доволокли до школы. И когда надоело смотреть десятки раз одно и то же, на школьных вечерах пускали звуковую дорожку без изображения, в фильме было много джазовой музыки, и танцевали под эту музыку, если учителей нет. Джаз в те времена был словом ругательным, и музыка такого рода не пропагандировалась.

Сейчас Андрей смотрит с мыса на океан, на мокрый тающий снежок, на пролив, за которым в ясную погоду видны очертания скалы Фэруэй и мыса Принца Уэльского, и думает, какие они, американцы, сейчас там, за проливом? И помнит ли кто-нибудь из них, как Андрей когда-то менял проволочные крюки на шоколад и жвачку?

2

Там, на мысу, только спуститься чуть ниже, у самых камней, есть место, куда всегда приходит дед Кием. Дед посидит молча, выкурит несколько трубок и уходит домой. Идет медленно, опираясь на палку.

У ног старика плещется море, иногда в шторм брызги долетают. Дед курит свою трубку и смотрит слезящимися глазами в океан, будто ждет возвращения вельботов. Вся поза его — ожидание, хотя никого в море нет.