Совершенный монастырь. Афонские рассказы

Установилось долгое молчание. Все понимали, из-за чего оно возникло, но никто не решался первым нарушить его.

Отец Никанор обычно после традиционного угощения вел своих гостей в небольшой храм, где они служили молебен, но как он приведет туда этого московского иерея и будет с ним молиться? Лучшее средство от неловкости — искренность.

Стараясь сохранить дружелюбие, хозяин сказал московскому гостю:

— Вы простите, отец Петр, но я не могу повести вас в храм и молиться с вами…

— Я понимаю вас: церковная дисциплина обязывает, — сказал отец Петр и смущенно улыбнувшись, поправил окладистую бороду.

В душе отца Никанора поднялась привычная волна негодования против советской власти и Московского Патриархата. Но сейчас он вдруг вспомнил своего старца и поставил гневным помыслам преграду:

— Брак лакерды.

— Что вы сказали?

— Да нет, это просто у нас со старцем Феогностом была такая присловица.

Никанор поставил чайник на «газаки» — газовый баллончик с горелкой, вспомнил свои давние споры со старцем и улыбнулся.

Отец Петр неожиданно искренне улыбнулся в ответ и выдохнул:

— Быть может, отцы, мы когда-нибудь и сможем понять друг друга?

Все опять замолчали. Старец задумался и перевел взгляд на гостей:

— Богу все возможно… А пока давайте пить чай!

Солнце уже клонилось к закату, поднимался южный ветер, который всегда гнал большую волну. Афон стоял и будет стоять твердыней света среди веков и континентов, напоминая миру о бренности всех человеческих споров и трений, о вечном превосходстве Божьей любви над человеческой ненавистью.

Доминиканец

Сегодня небо было серым и задумчивым, обрывки туч сбивались в свинцовые стаи, воздух был влажным и солоноватым, морось заставляла старого монаха поеживаться и сильнее кутаться в рясу. Монах со странным для Афона и вообще для православия именем Ансельм задумчиво наблюдал за рокочущими волнами, разбивающимися о пирс. Хоть и страшно было море в гневе своем, но эти раскатистые волны могли погубить лишь тело, тогда как житейское море легко могло поглотить и самую осторожную душу…

Отец Ансельм тяжело вздохнул, скорбя о своих грехах. Будущий афонит[4] родился в простой католической семье, вырос набожным католиком и был пострижен в монахи в одном из доминиканских[5] монастырей, где затем провел много лет. До сих пор Ансельм с любовью вспоминал свою келью, где проводил все свое время в молитве.

Так бы и окончил отец Ансельм свои дни в тихой доминиканской обители, если бы однажды аббат монастыря не поручил монаху одну важную миссию, справившись с которой, он мог бы считать свой жизненный путь пройденным не зря.

Но опытный, уже пожилой католический монах-доминиканец успешно провалил эту миссию…

Отец Ансельм невольно улыбнулся, вспоминая, как он с готовностью и радостью от того, что сможет пожертвовать своим покоем ради Христа, согласился на миссионерскую деятельность. Ему нужно было вести проповедь в странах центральной Африки, борясь с прозелитизмом греков. Нельзя сказать, что он в первый раз тогда услышал это слово — Афон: отец Ансельм был специалистом по греческому языку и истории Византии, а потому много знал об этом месте. Его мать была гречанкой, а отец сицилийцем. Детство будущий монах провел в Палермо, закончил с отличием колледж, а затем католический университет в Милане, получив степень магистра богословия. Его, вне всякого сомнения, ожидало блестящее будущее, но вскоре после выпускного вечера Лучиано — так его звали тогда — облачился в доминиканскую рясу с капюшоном, подпоясанную кожаным поясом: он стал послушником.

Через три года его постригли в монахи. Время незаметно пролетало в трудах и молитвах. В качестве послушания отец Ансельм переводил малоизвестные богословские труды с греческого и работал на кухне. Характер Бог ему дал спокойный и миролюбивый, поэтому особых искушений у него не было. Река жизни текла от утра к утру, от ночи к ночи, а он лишь наблюдал за ее течением с тихого островка. Каждый день в сети попадала рыба и пекся хлеб — Бог заботился о монахах. Отец Ансельм провел в монастыре несколько десятков лет и незаметно для самого себя состарился. Он никогда не смотрелся в зеркало, но однажды обратил внимание на свое лицо, отразившееся в зеркальной поверхности новой сковородки. Ансельм не ужаснулся, но, конечно же, удивился: он уже был стариком, настоящим стариком… Каждый новый закат все вернее приближал его к могиле, где будет лежать его тело до второго и страшного Пришествия Господня. И тут отец Ансельм задумался: а готов ли он к смерти? Христос принес людям Себя в жертву и призывал следовать по своему пути. А какую жертву сам монах Ансельм принес Господу? Вера была для него счастьем, а монашество — радостью, сравнимою с радостью отцовства. Какую же жертву принес он?

Поэтому когда кардинал Мадзини попросил аббата их монастыря подобрать несколько толковых монахов для миссии в Центральную Африку, отец Ансельм сам вызвался помочь.