Совещание

Готье-Монвель. Знаете, почему я так хотел, чтобы вы стали одним из нас? Во-первых, потому, что я вас очень люблю, мой мальчик, а наши чувства неподвластны разуму. Под этим обличьем старого ворчуна, циника и сибарита скрывается неисправимый романтик. Сколько раз меня жестоко обманывали, но я все равно останусь таким. Вторая причина в том, что вы обожествляете французский язык — говоря с вами, я могу использовать самые сложные формы глаголов, и вы не станете надо мной смеяться. Мне нравится ваше равнодушие к успеху. Вы один противостоите толпе поставщиков дешевого чтива, заваливших магазины своей продукцией. (Микаэль хочет возразить.) Да-да, вы один... И я подумал, что, глядя на вас, буду вспоминать о дерзновенных мечтах моей юности. Ведь и я когда-то хотел стать современным Флобером или Мопассаном. И кто я теперь? Председатель жюри Констановской премии!

Фоссер. Ну, тогда вы не можете сердиться на меня за то, что я защищаю книгу Фредерика Бовэ...

Готье-Монвель. Разве из-за этого можно на вас сердиться?

Фоссер. Я боялся, что...

Готье-Монвель. Зря боялись. Вы просто сказали вслух то, что все мы произносили... мысленно.

Фоссер. В глубине души я понимал, что между мной и вами лишь видимость разногласий. (Пауза.) Теперь пора стать самими собой, то есть проявить суровость и непреклонность. Наступает новая эра. Констановскую премию должен получить роман...

Готье-Монвель. ..."Трудные роды".

Фоссер. Но... вы же сами только что...

Готье-Монвель. Ерунда! Разговоры в пользу бедных! Вы думаете, я не вижу разницы между Бовэ и Рекуврером? Бовэ пишет в сто раз лучше Рекуврера, который, между нами, попросту бездарен. Ну и что? Подавляющее большинство хороших книг, вышедших за все эти годы, не получили Констановской премии. И в этом ее сила.

Фоссер. В этом ее сила?

Готье-Монвель. В жюри десять человек. Это много. Если обсуждается средняя по качеству продукция, предназначенная для массового читателя, мы еще можем прийти к единому мнению. Но о шедеврах подобает судить не нам, а потомству. Наша задача — не утратить доверия широкой публики, которая читает одну-две книги в год. У нас нет права на ошибку. Мы не можем вводить публику в заблуждение.

Фоссер. А как же моральная сторона?

Готье-Монвель. Да вы с ума сошли! Ну и досталось же мне сегодня! Мораль в литературе — все равно что совесть в политике: рано или поздно приводит к Мюнхенскому сговору. (Пayзa.) Знаете кафе "Дель Монико", на углу улицы Пирамид? В эту самую минуту там сидит клиент, который пьет уже десятую чашку кофе. Или пятую порцию виски. Это Франсуа Рекуврер. Когда будет объявлено решение жюри, ему даже не надо будет переходить улицу, чтобы принять наши поздравления. Рекуврер живет далеко, он живет в Перпиньяне. Вы же не хотите, чтобы его приезд сюда оказался безрезультатным? (Фоссер жестом показывает, что ему все равно.) Вы хотите сказать, что вас это волнует меньше всего на свете? Если честно, меня — тоже. У меня сейчас забота поважнее. Бенаму...

Фоссер. Бенаму?

Готье-Монвель. Да, Бенаму. Странно, что вы не спросили о нем. А ведь у вас с ним, кажется, были хорошие отношения. Вчера мы с Александром навестили его в больнице. Жуткое зрелище! Эти глаза... У него на лице только и осталось что глаза. Меня прямо передернуло... Кожа да кости. Он взял меня за руку и сжал ее изо всех сил, словно желая напоследок сказать что-то очень важное... (Берет за руку Фоссера, показывая, как это было.) Я плакал, как ребенок... Он не хотел отпускать мою руку... Это было ужасно...

Фоссер (высвобождая руку). Он безнадежен?

Готье-Монвель. Абсолютно. Возможно, протянет еще две, от си́лы три недели. Беда в том, что кончина Бенаму не только причинит нам всем большое горе, но и обернется для нас большой проблемой. Бенаму — автор издательства "Вожла". (Фоссер вопросительно смотрит на Готье-Монвеля. Пауза.) Вы помните статью, которую я в прошлом году написал о книге Николя Карийяка "Месса папы Марцелла"?

Фоссер. Статья очень доброжелательная. Это было так мило с вашей стороны.

Готье-Монвель. То, что я написал, — не комплименты, а чистая правда. Книга вашего друга — вас не коробит это слово? — вашего приятеля... прошу прощения, никогда не умел подобрать подходящее слово...

Фоссер. Я согласен на любое, кроме "наложника" — это звучит как-то неестественно, "любовника" — это слишком старомодно и "миньона" — это отсылает к мрачной эпохе Генриха Третьего.

Готье-Монвель. Ладно, ваш друг или ваш приятель Николя Карийяк — один из тех молодых писателей... ведь он еще молод, хоть и успел выпустить уже пять или шесть романов. Сколько ему лет? Тридцать четыре? Тридцать пять?

Фоссер. Тридцать два года.