Совесть

Радость ли, беда у кого в кишлаке, Атакузы всегда там, первый. Не только веселье — умел разделить и горе. Случись где траур — Атакузы опоясывался по-старинному зеленым расшитым кушаком — белбагом, стоял у ворот покойного вместе с близкими и конечно же помогал всем, чем можно. Сколько раз Алия слышала, как говорили односельчане: «Дай бог, чтобы остался таким, не сглазили бы!» Алия на такие слова улыбалась, а глаза влажнели. Ночами, просыпаясь, целовала усталое, черное лицо мужа. Все-таки что-то таилось в. нем незнакомое. Гладила жесткие, рано начавшие седеть волосы, задумывалась, просила у неба: «Пусть сбудутся слова людей, лишь бы не сглазили его!» Да вот не сберегла, сглазили.

Кажется, перемена началась, когда стал раисом укрупненного хозяйства. Первый колхоз поднял и поставил, и к нему тут же присоединили второй — маломощный. Как вспоминает теперь Алия, именно тогда выступили в муже новые черты, которых она не знала раньше. Взгляд сделался орлино-суровым, и походка изменилась: начал ставить ноги твердо, упруго. Года два спустя прибавили еще и третий колхоз. В руках Атакузы оказалось огромное хозяйство. Пять с лишним тысяч человек жило теперь в кишлаке. Помнится, в том же году, осенью было дело, Атакузы пригнал машины с кирпичом и цементом, созвал людей крушить старую крепость. И начал возводить новый кишлак. Не кишлак — город! В газетах замелькали портреты раиса, гуртом нагрянули журналисты, телевизионщики… Да, да, началось, кажется, с этого… Правда, продолжал бывать на свадьбах и поминках. Стоял у ворот покойника, перепоясавшись белбагом. Но теперь не на все приглашения отвечал, ходил только к самым влиятельным в кишлаке людям — к «нужным».

Он по-прежнему не знал, что такое отдых, не давая покоя ни себе, ни Алии. Но не тянулся излить, как бывало, жене свою душу, не спешил поделиться сомнениями. Впрочем, это не пугало Алию. Ведь раис уже возмужал, стал одним из самых опытных, знающих руководителей, его уважали, с ним считались. И только когда однажды он поступил вразрез с указаниями районного руководства и молва о том дошла до ушей Алии, она тихонько намекнула мужу: не надо бы… Атакузы решительно отмахнулся: «Если нужно мое место, пусть забирают! Я и сам не знаю, как отвязаться от этой проклятой работы».

А уж как рос авторитет Атакузы в последние годы, особенно после того, как в позапрошлом году в пустыне Сарсан-кум начал осваивать целинные земли. Член обкома, депутат облсовета! Прошлой осенью пошли слухи, что метят его в Герои. Но что-то там, в верхах, не заладилось, слухи не оправдались, и Атакузы долго ходил в сильной обиде, одно время даже запил.

Ладно, не стал Героем, и не надо. Была бы голова тверда как камень, а тюбетейка найдется. Другое пугает Алию. Атакузы для кишлака выкладывает себя всего, покоя не знает ни летом, ни зимою, ни днем, ни ночью. Так почему все реже и реже слышит она те добрые слова, которыми награждали, бывало, мужа: «Дай бог ему здоровья на наше счастье!» Что случилось, кого винить? Виноват ли муж, или это просто извечная людская неблагодарность? Двадцать лет жизни, нет, больше двадцати сгорели ради колхоза, ради кишлака, ради людей. Ну, есть у Атакузы, бывают, конечно, капризы и упрям иной раз, все верно. Но ради его больших дел, ради преданности колхозу ужели нельзя простить такую малость?

А тут еще Хайдарджан мучает. И дочка Тахира, такая беда, сошлась с этим… с сыном Фазилат, забеременела до свадьбы. Атакузы пока не знает. Что-то будет, что? Алия скрывает, мучается…

Да, темные призраки, призраки беды маячат вокруг ее семьи. А муж и усом не ведет, живет себе, как раньше.

Успела Алия сомкнуть веки или нет, не знает. Услышала. зычный голос мужа, поднялась.

Уже наступило утро. Атакузы разговаривал у колодца с Тахирой, насупленный, мрачнее тучи. Увидел Алию, отстранил дочь, поднялся на айван.

— Что тут у вас происходит? Не успел гостя проводить, и уже новости.

— Дочь, наверно, уже сказала, что тут произошло?

— Сказала, имел удовольствие слышать. А сын что? Не сына, а размазню, тряпку родила мне! Поди позови его сюда!

Алия вспомнила ночные думы, тихо вздохнула.

— Что с вами сделалось?

— Со мной ничего, с вами вот…

— С порога нож обнажаете, а говорите — ничего! Ничего бы и не было, кабы не полезли в кумовья к вашему бывшему замминистра…

— При чем тут замминистра?

— А при том… Из-за него вся затея. Вам, видать, и невдомек, что Фазилатхон с дочерью проплакали до рассвета, пока вы пировали с ним в саду.

— Проплакали до рассвета! — передразнил Атакузы. — О женщины! Когда только научитесь смотреть дальше своего носа?

— Вы вот далеко видите, а считаться с людьми не хотите, не думаете об их чувствах…

— О чьих же это чувствах ты говоришь? Не о Фазилатхон ли речь? — Атакузы криво усмехнулся. — Иди лучше позови сына!