Совесть

— Фазилат.

— Фазилатхон, значит. И имя красивое. Ну, складывай быстрей свои бумаги и садись в фаэтон!

— Я? Зачем?

— Хочу прокатить тебя! — рассмеялся военный, но сразу же нахмурил брови. — Я — Бурибаев! Может, слышала?

— Ой, председатель райисполкома?..

Бурибаев довольно улыбнулся:

— Вот видишь, мы, выходит, знакомы. Значит, покажешь нам дорогу в степь. Поторопись, пожалуйста!

В широком фаэтоне с огромным откидным зонтом они сидели вдвоем. Старик кучер торчал на облучке. Фазилат стало не по себе, забралась в самый угол. Бурибаев придвинулся, пошутил:

— Хотя слово «бури» и означает — волк, у меня только фамилия Бурибаев. Если сама не захочешь, я тебя не съем!

Всю дорогу Бурибаев рассказывал разные истории, старался развеселить Фазилат. То смеялся, а то вдруг делал вид, что грустит: тяжело вздыхал, хмурил брови. Фазилат почти не слушала его шуток, ни разу не улыбнулась. Она сидела, пугливо прижавшись в угол, ей было не по себе, казалось, в чем-то поступила нехорошо. Скоро убедилась, что и другие думают так. Фаэтон проехал мимо поля. Там жали ячмень женщины. Они зашушукались, поглядывая на нее. И совсем уже вышло нехорошо, когда на хирмане — гумне встретились с Атакузы.

Мальчишка прутиком погонял волов, тянувших волокушу. Старая рубашка намокла от пота, штаны засучил до колен, закрылся от солнца войлочным киргизским колпаком допотопных времен. Увидел Фазилат, как она выходит с Бурибаевым из фаэтона, и сначала застыл, открыв рот, а потом в сердцах стегнул волокушу и резко отвернулся.

И тогда Фазилат, встретив презрительный взгляд Атакузы, дала себе зарок — никогда больше Бурибаева не подпускать. Но чем больше она его избегала, тем упорнее он искал встреч. Зачастил в кишлак и каждый раз непременно заглядывал в контору. А потом и еще придумал: стал вызывать Фазилат в район, в канцелярию исполкома — помощь, мол, там нужна.

И странное дело: каждый раз, как звонили от Бу-рибаева, в конторе поднималась суматоха. Бегали, искали Фазилат, если ее не было на месте. Амаки собственноручно снаряжал арбу. Сам отправлял ее в район. Несчастный дрожал при одном имени Бурибаева. И конечно, когда она приезжала, Бурибаев находил предлог, покидал свой кабинет и подолгу сиживал в канцелярии. Пытался пригласить ее на вечеринку, в парк. Туманно намекал: им надо «быть вместе». От вечеринок, от прогулок Фазилат решительно отказывалась. Она если не каждый день, то раз в неделю получала письма от Джаббара и с нетерпением ждала — скоро приедет. Но Джаббар не приехал. Три месяца лечился в госпитале, а потом пришло письмо — отправили на фронт. И еще одно письмо было. Писал: «Не сегодня завтра вступим в бой». Его последнее письмо! Спустя два месяца — был конец октября — амаки робко заговорил с ней о Бурибаеве. Уверял, что плохого тот ей ничего не сделает. Помыслы у него самые чистые, готов даже разойтись с женой.

Фазилат заплакала, заявила прямо — не желает и слушать про Бурибаева, будет ждать только Джаббара, всю жизнь ждать. А, не дай аллах, не вернется, все равно за Бурибаева не пойдет. Амаки расстроился, хлопнул дверью.

И еще месяц минул. Шел конец ноября. Какой страшный был день! Пришла утром на работу и увидела на столе конверт. Нет, то был не долгожданный, свернутый руками Джаббара треугольник, а настоящий почтовый конверт с большой печатью.

Фазилат посмотрела и взмокла от холодного пота. Дрожа раскрыла конверт. Дочитать не смогла — в глазах потемнело, пошатнулась. Схватилась за стул, а потом опомнилась уже на полу. Это было «черное письмо» — похоронка.

Неделю, а может, и больше ходила не помня себя. Когда немного опомнилась, подумала вдруг — а почему это «черное письмо» пришло не к родителям Джаббара в Ташкент, а сюда, к ней, на ее имя? Побежала на почту. Там объяснили: «Должно быть, в кармане Джаббара нашли твой адрес и твою фотографию, поэтому и похоронку адресовали тебе. Война!»

Прошел месяц, странный месяц. Фазилат будто не жила. Двигалась, работала, говорила с людьми, но все это делала не она — ее руки, ее ноги исполняли привычное дело, она же сама была далеко… Плохо помнит Фазилат то время. И в эти дни амаки не отставал от нее. Упрашивал, уговаривал, кричал, топал ногами, грозил, бросался перед ней на колени. Наконец в ход были пущены слезы. Он умолял Фазилат согласиться, говорил: если она откажет Бурибаеву, тот снимет его с работы, пошлет или на фронт, или в рабочий батальон.

Тут она будто очнулась. Амаки, пожилой мужчина, плакал перед ней, просил. О чем? Не все ли ей равно? Для нее все погибло. Несчастный амаки, чем она могла помочь ему? Что ответила ему, Фазилат не помнит. Помнит только, что амаки усаживал ее в арбу, совал бумаги, бормотал — вызывают в район с отчетом. Она поехала. Там все и случилось. Кто-то встретил ее в пути, о чем-то говорил, повернул арбу совсем на другую дорогу. Она не успела даже испугаться… Ей было все безразлично…

Бурибаев не забрал Фазилат в город. Устроил в домике с двумя комнатами рядом с правлением. Там и маленький той справил, пригласил только счетовода и амаки. Все тихо, тайно.