Совесть

— Все! — прервал Прохор. — Понятно! Он пьяница, он наркоман. Он кулацкий элемент. Значит, не стоит и огород городить! Все шито-крыто. — Прохор насмешливо блеснул синевой глаз, оглянулся на Нормурада-ата и Хайдара. Те сидели, уставившись в пол.

Атакузы весь подобрался, готовый кинуться на этого кривоногого мотоциклиста, будто коршун на осмелевшего петушка.

— А что, по-вашему, не был он кулаком?

— Если и был, то не мы с тобой, Атакузы, а советская власть и наказала его. Советская же власть и помиловала.

— Словом, по-вашему, из-за этого навозного жука, из-за вражьего отребья, подстрекателя будем губить жизнь двух молодых людей?

— Ого! — Прохор замигал синими чистыми, как у ребенка, глазами — Раз он пьяница, так замнем преступление? Ваши дружки убили человека. Попирая законы, подстрелили архара. А вы, значит, их — под свое крыло!

— Что же, по-вашему, архар дороже людей?

— Ого! — повторил Прохор. — Одним запрещено, а другим — можно! Да существуют ли для вас, в конце концов, законы и правила? Или, думаете, законы писаны для других? А вы можете творить, что вам вздумается? — Весь побледнев, по-петушиному вытянув шею, посмотрел на Нормурада. Но тот молчал. Большая медно-красная голова была по-прежнему опущена, только вены сильнее набухли у висков да темные большие руки, лежавшие на коленях, начали мелко-мелко дрожать.

— Хорошо! — сказал Атакузы. — Раз так, разговор кончен. Но я скажу вам, кто вы!..

— Отец! — крикнул Хайдар.

Нормурад-ата встал, тяжело опираясь о стол. В широком, скуластом лице не осталось ни кровинки.

— Ох ты, дорогой, дорогой мой племянник! — сказал, тяжело ворочая языком. — А я сижу, радуюсь: уразумел мой Атакузы кое-что. Все последнее время камни так и падали вокруг тебя. Надо бы извлечь урок, да представляешь ли хоть себе, о чем говоришь с нами? Ты начисто, Атакузы, забыл об одном: есть на свете совесть, есть честность!

Дядя трясся, как в приступе падучей. Атакузы крепче сжал зубы. Выйти бы хоть молча! Чувствовал — откроет рот, проклянет дядю. Закрыл глаза. И снова увидел Тахиру. Дочка, любимая дочка, снова беззвучно упал а. перед ним на колени. Боль вырвалась наружу.

— Совесть! — выкрикнул. — Ладно уж, дядя! Чужая боль не ранит тела. Пусть я кажусь вам самым бессовестным человеком на свете. Пусть! Но говорил вам и еще повторю: чужой, сочувствующий беде, лучше бессердечного родича!

Хайдар, побледнев, шагнул к отцу:

— Остановитесь, отец! Есть же границы…

— Отойди, размазня!.. Спасибо, дядюшка! Есть такая поговорка: беркут, состарившись, становится коршуном. Коршуном клюете родню свою! Спасибо! — Атакузы отшвырнул в сторону сына, пинком распахнул дверь и исчез во тьме.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

1

Кудратходжу собирались хоронить на следующий же день. Но, непонятно почему, тело увезли вдруг в район, на экспертизу. Продержали два дня. Лишь на третий разрешили предать земле. На похороны собралось человек двадцать пять, все больше старики. Пришли и Прохор с Уразкулом. Был и Хайдар. Он не хотел идти, но дядя настойчиво просил:

— Сходи. Издавна говорили: на покойников обиды не держат. Я бы и сам пошел, да, видишь, занемог.

Всю дорогу с кладбища домой Хайдара не оставляла тревога. Вызывали в район Кадырджаца — на допрос. Сегодня и отца вызывали тб ли в милицию, то ли в райком. В доме неспокойно. Тахира не перестает плакать, мать места себе не находит.

Хайдар вошел во двор и невольно остановился. Тихо, безлюдно, словно брошенный очаг; И еще сильнее подступила тревога. Прошел в конец сада, к арыку. Солнце уже спряталось за горизонтом, По жара все еще не спадала, воздух оставался горячим, а в саду даже было душнее, чем днем.

Хайдар поплескался в арыке, чуть освежился. Поднялся было, чтобы уйти, и невольно вздрогнул. Высокие, в рост человека, камыши по ту сторону арыка раздвинулись, и в них показалась растрепанная лохматая голова с лихорадочно горящими глазами. Кадырджан в распахнутой до пупа серой рубашке, в потертых джинсах мрачно глядел на Хайдара.

— Я жду Тахиру. Ты мне тоже нужен!

Кадырджан, легко подпрыгнув, ухватился за ветку тала и, перелетев арык, очутился рядом с Хайдаром.

— Что уставился на меня? Не узнаешь?

— Трудно узнать… Что тут делаешь?

— Я же сказал, жду Тахиру.

— Тахира не выйдет.

— Ты так думаешь? — усмехнулся Кадырджан, — Пока не свалилась беда на мою голову, я был нужен! В зятьки торопились записать. А попал в беду, так вы в кусты, дорогие родичи? А?

Хайдар чуть отступил назад.

— Послущац, Кадырджан, чего ты от меня хочешь?

— От тебя лично — ничего. Я отца твоего прошу, Атакузы-ака! Мог бы замять дело. Мог бы!.. — Последние слова Кадырджан выкрикнул высоким плачущим голосом.

Хайдар брезгливо посмотрел на него:

— Плетешь, Кадырджан, не знаю что. Насмерть ведь сшиб человека. А теперь просишь отца, чтобы собой прикрыл тебя. На что толкаешь его! Он й без того страдает — из-за тебя, из-за отца твоего. Сегодня вызывали в район…

— Подумаешь — вызывали! Если захочет, все уладит.

— Вижу, тебе не Тахира нужна, а тесть. Да ты хоть любил ее?