Совесть

— А какая, теперь разница: любил я ее. или нет? — Зеленые кошачьи глаза Кадырджана сузились, кончик, длинного носа странно шевельнулся. — Не приму вашу семью. Неужели вам, тебе и отцу, безразлична судьба Тахиры? Подумали бы, что станет с ней без меня. Ведь ода уже… Дошло до тебя?

— На этом выехать хочешь? — Хайдар двинулся на него; Он был страшен в эту минуту. Высокий, гораздо выше Кадырджана, лицо налилось темной кровью, — Да, дошло до меня. Дошло: ты — сволочь последняя! Раньше я еще сомневался. Спасибо, открыл глаза. Мерзость, а не человек! — Он сгреб в кулак ворот рубашки Кадырджана. Затрещала ткань.

Оставив в руках Хайдара большой лоскут, Кадырджан отскочил. Снова ухватился за ветку, тала, перемахнул через арык.

— Хорошо, ладно, я мерзость, — грозился, стоя по ту сторону арыка, — но запомни, дорогой сородич, запомни, если меня засудят, не видать тебе Латофат! Как своих ушей!

Хайдар молча повернулся, зашагал к дому. Подальше от этих кошачьих глаз. Они так и манили — броситься через арык и наотмашь, наотмашь, справа и слева по этой шакальей физиономии…

Бедная Латофат! Вчера ночью они опять вместе шли от дяди. Оба молчали. Думали об одном и том же. Но что сказать, чем успокоить ее? Подошли к дому, Латофат прижалась к Хайдару — искала защиты.

— Я знаю, брат все переживет, еще молод, — заговорила с тоской. — Но мать… Что будет с матерью? Я боюсь…

Хайдар молча отвел с ее лица легкую прядь, осторожно поцеловал лоб, губы. И сейчас видит, как уходила она: тихая, поникшая…

На айване шла непонятная возня. Мать крепко держала Тахиру, а та куда-то рвалась. Алия увидела Хайдара, отпустила дочь.

— Спроси, спроси ее, куда она бежит! — сказала, вытирая слезы.

Тахира сухими глазами затравленно смотрела на брата.

— Пойду, мне надо поговорить.

Хайдар загородил дорогу:

— Я уже говорил с ним. Можешь не ходить. Я скажу, чего он от тебя хочет. Он хочет, чтобы любимая дочка поднажала на отца. Ему надо, чтобы Атакузы прикрыл преступление. Чувствуешь, куда он нас толкает?

Тахира, закрыв руками лицо, склонилась на курпачу, волосы упали черным занавесом.

— Доченька, ну что ты?.. — уговаривала Алия. Но сын глазами показал: «Оставьте нас вдвоем». Опустился на курпачу рядом с сестрой. Осторожно обнял за плечи.

— Тахира, сестричка, ты же сама говорила… Он же не любит тебя. Может, боишься — что скажут люди? Выкинь это из головы. Мы все — с тобой. Ты же взрослый человек…

— Нет, нет! Я не могу, не могу без него! — затряслась Тахира.

Руки Хайдара медленно сползли с дрожащих плеч сестры. Он смотрел на нее с удивлением и неприязнью.

— Такого полюбить! Он же думает только о себе!

— Пусть! — Тахира откинула волосы с лица, с яростью взглянула на брата. — Ну и пусть! И пусть плохой!..

— А ты… Нет у тебя ни достоинства, ни гордости. Родного отца толкать на преступление! Да ты сама такая же эгоистка! — крикнул Хайдар и вдруг увидел отца. Атакузы молча стоял у колодца под пологом из виноградных лоз.

Тахира тоже увидела, вскочила на ноги, с рыданием кинулась к нему.

— Ну, ну, не надо, успокойся, доченька, успокойся. — Атакузы погладил ее плечо и прошел мимо Хайдара в дом. — Пойдем, разговор есть, сынок.

Подошел к окну, широко распахнул створки и долго стоял — глядел в сад, на красные в закатном солнце деревья. Лицо было сурово. Как он осунулся, какие горькие складки пролегли по обе стороны орлиного носа!

— Зачем вас вызывали, отец?

Атакузы тяжело вздохнул:

— У дочери беда. Плачет, убивается, а я ничем не могу помочь. Почти четверть века жизни своей отдал делу, лучшие годы жизни — и вот, не могу помочь ни ей, ни себе…

Хайдар смотрел с недоумением. Он не понимал отца. Так уже было однажды — когда отец заговорил с ним о премии для Мирабидова.

— Ваши четверть века, отданные делу, и беда Тахиры… Какая тут связь? — спросил осторожно, боясь причинить боль.

— Да? Ты так думаешь? — Атакузы не глядел на сына, он по-прежнему смотрел в сад.

— Избаловали мы ее. Никого и ничего не хочет признавать, считается только с собой.

— Вот как? — Атакузы повернулся спиной к окну, с ног до головы измерил сына долгим, мрачным взглядом. — Ты заговорил языком товарища Шукурова, — усмехнулся. — Откуда это у тебя? К деду все бегаешь?

Хайдар опустил голову. И опять осторожно, чтоб не слишком задеть больное место, сказал:

— Зачем вы так? Ведь если он и говорил что-то не совсем приятное, то ведь добра желал… Помиритесь с ним!

Атакузы отвернулся.

— Помириться, говоришь? Ну что же, помирюсь. Вот не сегодня завтра снимут с работы. Тогда и пойду помирюсь…

Тяжело сел на диван, опустил голову на руки. Вчера опять был разговор с Шукуровым, трудный и длинный, и сейчас этот разговор в мельчайших подробностях всплыл в памяти.

2