Совесть короля

— Все время, — задумчиво ответил Шекспир. — Сам не знаю почему. Но так было всегда. Помните строки в «Короле Лире» о тех несчастных, что вынуждены сносить любую непогоду?

Грэшем кивнул.

— Их я позаимствовал у того самого человека, который предупредил меня о предательстве Бербеджа. Как-то раз, придя ко мне промокшим до нитки, он пожаловался, что таким беднягам, как он, ничего другого не остается, как терпеливо сносить непогоду.

— И вы вставили его слова в свою пьесу?

Шекспир поначалу не понял его вопроса и даже растерялся.

— То есть?.. Ах да, конечно! В некотором смысле он придумал эти строчки вместо меня. Вы это хотите сказать?

— Отнюдь, — ответил Грэшем, глядя на Шекспира новыми глазами. — Он лишь подал вам идею. Сырой материал. Необработанный. Поэзией же вас одарил Бог — если он, конечно, существует, в чем лично я сильно сомневаюсь.

В комнате воцарилось молчание.

— Ладно, сейчас не об этом. — Шекспира вновь стало не узнать. Теперь перед Грэшемом сидел торговец зерном из Стратфорда, которому не терпится поговорить о деле, потому что время не ждет. — Думаю, когда Марло произнесет со сцены свою патетическую речь, в которой присвоит себе все мои произведения, то он оставит меня в покое. Действительно. Кто станет слушать Уильяма Шекспира, необразованного Уильяма Шекспира?! — С этими словами он повернулся к Джейн. — Как, по-вашему, мои сонеты он тоже припишет себе? А мою «Венеру и Адониса»? А «Похищение Лукреции»? Что ему мешает это сделать? Ведь у него на руках все остальное…

Не договорив, Шекспир разразился рыданиями. Он всхлипывал и сотрясался всем телом, отчего казалось, будто в него одна за другой впиваются острые стрелы. Джейн бросилась к нему, чтобы утешить. Грэшем не стал останавливать ее. Она обхватила несчастного драматурга за плечи и, прижав к себе, словно ребенка, принялась покачиваться, словно баюкая. Кому, как не ей, было знать, как это больно, когда творение вашей фантазии присваивает кто-то другой. Джейн нравился Бен Джонсон, она даже по-своему любила его. Но каково было знать, что большая часть его «Вольпоне» принадлежит ей самой…

— По-моему, если кому-то и следует воздать должное за ваши творения, мастер Шекспир, то это только вам самому. — Голос Грэшема прозвучал как гром среди ясного неба. — И я сделаю все для того, чтобы так и было.

Шекспир поднял на него глаза и едва не расхохотался, но что-то остановило его. Что-то такое, что вселяло в него ужас.

— Где хранятся рукописи? — негромко спросил Грэшем.

Загнанный в тупик, Шекспир не стал уходить от ответа:

— Под крышей Галереи лордов. Я перепрятал их туда после того, как Марло обшарил кладовку. Подумал, ему и в голову не придет, что рукописи вновь оказались в «Глобусе».

— Надеюсь, у вас имеются копии всех пьес? А еще лучше — оригиналы, которые вы храните в более надежном месте. Я хочу сказать, не в «Глобусе», а где-то еще.

— Да, все до единой…

— И когда же состоится тот спектакль, на котором Марло должен заявить о себе?

— Через два дня. Постановка «Все верно», — ответил Шекспир. — Актеры называют эту пьесу «Генрих Восьмой». Впрочем, какая разница… Главное, что она написана королем. И она ужасна. Зато в ней немало пышных сцен, ярких костюмов, грандиозных массовок. Мои актеры решили, что народ повалит на этот спектакль толпами.

— Скажите, вы готовы поверить, что я верну вам то, что другие, в том числе Марло, пытаются отнять? Ваше имя, ваше право называться истинным автором этих творений?

Шекспир посмотрел на Грэшема. Неужели перед ним тот самый человек, который еще недавно был его заклятым врагом и мучителем? И вот теперь он почему-то готов протянуть ему руку помощи.

— Откровенно говоря, нет, — честно ответил Уильям Шекспир. — Скажу больше. Я сильно сомневаюсь, что такое по силам даже самому дьяволу.

* * *

Сэр Томас Овербери с унылым видом сидел на своей постели в лондонском Тауэре. Другой заключенный сидел напротив — на стуле, который по распоряжению Овербери был доставлен сюда из его апартаментов. Этот второй заключенный являл собой жалкое зрелище. Такое ничтожество еще несколько недель назад сэр Томас даже не удостоил бы своим вниманием.

— Я был прав, когда отказал королю! — обиженно воскликнул Овербери. Его сокамерник хлебнул прокисшего вина — ничего другого заполучить в камеру Овербери не удалось — и кивнул. — Подумать только! Меня собирались отправить послом в какую-то забытую Богом дыру! Можно подумать, я не понимаю, что у них на уме. Да их замысел понятен как божий день! Убрать с глаз подальше, а когда меня с моими мозгами рядом не будет, избавиться от Роберта Карра.

Пошатываясь, Овербери поднялся на ноги, чтобы тоже сделать глоток вина.

— Стоит мне уехать, как мой милый друг Карр не протянет и недели в этом… отхожем месте под названием «королевский двор»!

— Вам была предложена должность посла? Самим королем? — переспросил Овербери его товарищ по тюремной камере, который проклял короля, ни разу его не увидев. Возможно, ему предстояло встретить смерть, так и не повидавшись с проклинаемым. Он не знал, то ли ему смеяться над Овербери, то ли склонить перед ним голову.