Совесть короля

«Тайна Уильяма Шекспира, таким образом, становится очевидной. Если Шекспир был великим драматургом, то почему никто в его родном Стратфорде не знал об этом? Никто не пишет или не говорит о нем как о драматурге. На могильной плите Шекспир упомянут как торговец зерном, а в эпитафии сказано просто „джентльмен“. Почему нигде не говорится о его образованности? Неизвестно, где он учился. Насколько можно судить, Шекспир не приобретал книг, ведь ни единая книга не упомянута в его завещании… Почему после него не осталось никаких письменных документов? Ни писем, ни дневников, ни мелких записок, которые могли сохраниться… А его стихотворения, пьесы и рукописи? Ни одной не обнаружено и ни одна не была известна в Стратфорде тех дней. Он лишь подписывает документы, составленные другими…»

Грэм Филлипс и Мартин Китмэн. «Шекспировский заговор»

«Шекспир, похоже, ни у кого не оставил о себе впечатления как о драматурге… В своем завещании Шекспир отдает подробнейшие распоряжения относительно имущества… однако и словом не обмолвился ни о каких рукописях, ни о книгах, принадлежавших ему или одолженных, ни о каких правах на опубликованные пьесы или поэмы… Гении, подобные Моцарту или Микеланджело, пробуждали в людях глубочайшие чувства как при жизни, так и посмертно. Человек из Стратфорда таковых не вызывал. Посредственный драматург Фрэнсис Бомонт, который также скончался в 1616 году, был похоронен в Вестминстерском аббатстве, Шекспир же удостоился подобной чести лишь в 1740 году».

Кевин Гилвари. «„Двенадцатая ночь“, „Сон в летнюю ночь“ и граф Оксфордский»

Пролог

Большой счет на маленькую компанию.

Уильям Шекспир. «Как вам это понравится»

30 мая 1593 года

Дептфорд, Южный Лондон

— Для тебя пришло время уйти из жизни! — негромко прозвучал зловещий голос Роберта Пули.

Река у Дептфорда окрашена в красно-коричневый цвет. Не стоит удивляться: ведь рядом расположены скотобойни, а там в каменном полу высечены желоба, по которым кровь забитых животных стекает в Темзу. Река никогда не была чистой — она уносила с собой всю лондонскую грязь. В дни забоя скота кровь вместе с мочой и калом животных превращала ее воды в темно-коричневую жижу. Мычание коров, чувствующих близкую смерть, было невыносимо слышать. Казалось, будто визг и рев исходят из пасти самой преисподней. Какими бы глубокими ни делали желоба, кровь волнами окатывала бревенчатые стены, подтачивая их быстрее, чем самая промозглая и влажная зима.

— Я сам решу, когда придет мое время! — произнес Марло и резко опустился на стул у окна.

Кристофер Марло. Кит Марло. Величайший, первейший, лучший драматург Англии. Его черный, подбитый шелком бархатный камзол был испачкан, локти вытерты до матового блеска: сколько столов в лондонских пивных отполировано ими!

— Ты больше ничего не решаешь. Решаем мы. Ты утратил право решать, когда стал ненадежен. — Пули говорил нарочито спокойным тоном, но за этим спокойствием чувствовалось нешуточное раздражение. — С тобой заключили договор. Ты поступал так, как тебе было велено, и хранил молчание. Как и все мы. Но затем ты вздумал погромче заявить о себе, не так ли? Захотелось поднять шум, привлечь к себе внимание…

В глазах Пули, в его голосе горела ненависть — ненависть к собственной слабости, ненависть человека, который позволил чувствам взять над собой верх.