Совет юстиции

Лондона он не знал, поэтому не имел ни малейшего представления о том, куда его везут. Машина ехала вот уже десять минут. Арестованный был озадачен. Эти полицейские ничего у него не забрали, пистолет все еще лежал у него в кармане. Его даже не стали обыскивать, искать какие-нибудь запрещенные документы. Не то чтобы у него при себе было что-нибудь подобное, разве что пропуск на собрание и… внутренний код!

Господи, как же он не подумал об этом сразу! Его нужно немедленно уничтожить. Он полез во внутренний карман пальто, но оказалось, что тот пуст. Тонкий кожаный футляр исчез! Лицо немца посерело. Красная сотня — не какое-нибудь романтическое тайное общество, а серьезная организация, к своим халатным членам не менее беспощадная, чем к заклятым врагам. В темноте он стал лихорадочно ощупывать дрожащими пальцами все карманы. Сомнений не осталось — бумаги исчезли.

В это время машина остановилась. Он выхватил из кармана плоский браунинг. Положение было отчаянным, но Шмидт не относился к тем, кто боится риска.

Однажды один из братьев Красной сотни за деньги продал тайной полиции пароль, после чего сбежал из России. В деле была замешана женщина, и вообще эта история довольно скверная, и вряд ли ее стоило бы пересказывать, да только сбежали они в Баден, где Шмидт их опознал по фотографиям, присланным из штаба, и как-то ночью… Вы и сами понимаете, что остальное было делом нехитрым. Английские газеты назвали это «отвратительным убийством», потому что некоторые подробности преступления действительно были жуткими. А Шмидт удостоился особой отметки в обществе за то, что убийство осталось нераскрытым.

Когда автомобиль остановился, анархисту вспомнился этот случай… Может быть, полиция наконец докопалась до истины? Откуда-то из темных закоулков памяти снова всплыла страшная картинка, послышался голос: «Не надо!.. Не надо!.. О Боже, не надо!.. Нет…» Шмидт покрылся холодным потом.

Дверца открылась, и он передернул затвор пистолета.

— Не стреляйте, — раздался из темноты голос. — Здесь ваши друзья.

Он опустил пистолет, потому что его настороженный слух уловил свистящий кашель.

— Фон Даноп! — изумленно воскликнул он.

— И герр Блюмо, — добавил тот же голос. — Вы оба, садитесь в машину.

Двое мужчин забрались в машину, один был явно чем-то ошарашен, не произносил ни слова и только покашливал, второй — напротив, не переставая ругался.

— Ну погоди, друг мой! — зычным голосом, под стать массивному телу, ревел Блюмо. — Ты еще об этом ох как пожалеешь!

Дверца захлопнулась, и машина снова тронулась с места.

Двое мужчин, оставшихся у дороги, провели взглядом увозящую несчастных пассажиров машину, пока она не скрылась за поворотом, после чего развернулись и медленно пошли по улице.

— Очень необычные люди, — заметил тот, что был выше ростом.

— В высшей степени, — согласился второй и добавил: — Фон Даноп… Это не тот, кто?..

— Бросил бомбу в швейцарского президента? Да, это он.

Мужчина ниже ростом улыбнулся.

— У него есть совесть, это может продлить ему жизнь.

Дальше мужчины шли молча. Они свернули на Оксфорд-стрит, когда часы на церкви пробили восемь.

Высокий мужчина поднял трость, и к бордюру свернуло медленно проезжавшее мимо такси.

— Олдгейт, — сказал он таксисту, и мужчины заняли места.

Лишь когда машина выехала на Ньюгейт-стрит, разговор возобновился. Первым заговорил тот мужчина, что был ниже. Он спросил:

— Вы думаете о женщине?

Второй кивнул. Помолчав, первый заговорил снова:

— Она усложняет дело… К тому же для нас она представляет наибольшую опасность. И самое интересное, что, не будь она молодой и красивой, все было бы намного проще. Мы с вами очень гуманные люди, Джордж. Бог создал нас лишенными логики для того, чтобы несущественное не мешало великому замыслу. А великий замысел состоит в том, что мужчины-животные для продолжения рода выбирают женщин-животных.

— Venerium in auro bibitur[1], — процитировал его спутник, и это говорит о том, что он был необычным сыщиком, — а что касается меня, то мне безразлично, кто убийца — прекрасная женщина или какой-нибудь уродливый негр.

У «Олдгейт-стейшн»[2] они вышли из такси и свернули на Мидлсекс-стрит.

Собрание конгресса проходило в здании, воздвигнутом неким набожным джентльменом, увлеченным идеей приобщения евреев к новой пресвитерианской церкви. Открытие дворца прошло с большой помпой, под пение гимнов и вдохновенное выступление нового миссионера, продлившееся ровно два часа и сорок минут. Однако через год усердных и достойных всяческой похвалы трудов сей набожный господин понял, что преимущества христианства показались привлекательными только очень богатым евреям (Коэнам, которые стали Коуэнами, Исаакам, которые стали Грэмами) и тем опустившимся евреям, которые к братьям своим имеют такое же отношение, как белые кафиры к европейцам.

После этого здание стало переходить из рук в руки, пока его новые хозяева, так и не сумев получить лицензию на проведение здесь музыкальных или танцевальных мероприятий, попросту утратили к нему интерес, и оно постепенно запустело.