Так вот, значит, как чувствует себя человек в последний момент своей жизни. Мне не было страшно. Только ужасно жалко, что я больше никогда не увижу своих ребят и Лизу. Но если позволить себе думать об этом сейчас, то точно закончишь свои дни где-нибудь в Гуантанамо. А я терпеть не могу хард-рок. Пытки им мне уж точно не выдержать. Значит, надо выдержать сейчас. Во что бы то ни стало. Я собралась с духом.
– У меня есть последнее желание,- с улыбкой cказала я. – Чисть почаще зубы, Рэмбина! Тем более раз руки тебе все равно уже никогда не отмыть.
Вдруг раздался глухой удар, что-то хрустнуло, и Зинаида обмякла и тихо сползла на песок.
– Oh shi-i-it…- протяжно-удивленно успела сказать она. Даже тут – не по-русски… В лицо мне брызнула кровь.
Надо мной стоял смуглый парень в американской военной форме. В руках у него было увесистое весло. Зинаида неподвижно лежала на песке. У меня было так темно перед глазами, что разглядеть его лица я не могла.
– Сержант Альварес, сеньора! – по-армейски представился он. – Вы меня помните?
И, видя мое недоумевающее лицо, добавил:
– Мой брат погиб в Ираке.
А внизу по пляжу уже бежал, завязая по щиколотку в песке, Ойшин.
«Ты как здесь оказался, Саид?»- подумала я. Я все еще непроизвольно вспоминаю цитаты из советских фильмов. Значит; я жива…
Глава 29. Операция «Брион ».
«В этом и есть суть подлинной демократии- подогнал авианосцы, нанес ракетный удар, после чего собрал корреспондентов и поставил им задачу аплодировать.»
Ik had hoop, maar ik houd hеt voor gezien,
Want de wereld wordt bestuurd door gevaarlijke regimes,
Nu verzamel ik mijn team, we vormen een front
En bestrijden die corrupte president als James Bond
Я все еще сидела на песке, не в силах пошевелиться. В тот момент я чувствовала себя так, словно мне по меньшей мере тысяча лет. Или по крайней мере, лет триста с гаком, как Элине Макропулос. Все происходящее вокруг было словно снято на камеру «мягкой оптикой»: какое-то вязкое, обтекаемое, нечеткое… Помню только как Ойшин подхватил меня с песка, пока сержант Альварес пытался нащупать пульс у Зины. Его спокойствие показалось мне удивительным. Хотя со стороны и я сама, наверно, выглядела такой же спокойной. Ну не кричать же, в самом деле?
…До сих пор самым моим большим правонарушением в жизни было поедание нескольких конфет из коробки в универсаме. Мне тогда было лет девять, и у нас в квартале только что открыли первый универсам, который в народе сразу же прозвали «Стеклянным» – за огромные стекольные его стены, совершенно прозрачные и не изгаженные тогда еще никакой рекламой (а уж разбитое стекло-то у нас в те славные времена было настоящим ЧП!). Родители отпускали меня с подружками туда потому, что нам не надо было переходить ни одну дорогу. Маруся покупала в этом универсаме хлеб, масло и тому подобные повседневные вещи, а я просто ходила с ней за компанию.
Однажды мы заметили, что в заднем углу магазина на одной из полок была чуть приоткрыта коробка конфет. Кажется, «Маски». “А давайте съедим по штучке!»- предложила самая бойкая из нас, Люся. Нам с Марусей такое не пришло бы даже и в голову. Но дурной пример заразителен – Люся набила себе рот, как бурундук, и после этого мы с Марусей переглянулись и тоже взяли по конфете из той коробки. Мы съели их, не отходя от полки -и пошли на выход. В коробке оставалось еще больше половины, и никто нашего преступления не видел. Но дома я первым делом сама рассказала об этом своей маме, которая даже за сердце схватилась, услышав о наших «подвигах». И строго-настрого наказала мне никогда этого больше не делать. Мне стало стыдно – так стыдно, что стыдно и по сей даже день, когда я о том случае вспоминаю. А ведь в Северной Ирландии не только значительная часть детей, но и их родители – якобы верующие!- и глазом не моргнут, совершив что-нибудь подобное…