Советская агентура: очерки истории СССР в послевоенные годы (1944-1948)

В своих крайних формах это объяснение гласит, что в 1944–1945 г. украинское националистическое подполье само стало зависеть от женщин. Столкнувшись с растущими потерями в своих рядах, повстанцы-“шовинисты” внезапно ополчились против “слабых женщин” на всех уровнях. Загнанные в угол советскими войсками и разочаровавшись в своих целях, националисты обрушили весь свой гнев на украинских женщин. Поэтому впоследствии они и не прилагали никаких усилий, чтобы восстановить в памяти тот вклад, который внесли женщины в борьбу с Советами. Более общая трактовка этих событий связывает надругательство над женщинами с общей атмосферой насилия и жестокости — расправы украинских националистов над женщинами из своей же среды объясняются посттравматическим синдромом, от которого страдали повстанцы. Как утверждает ведущий специалист в области психологии гендерного насилия: “Мужчины, с которыми дурно поступили, дурно обращаются с женщинами”[278].

Также верно и то, что мало кто из женщин стремился к тому, чтобы выставить себя героинями. Латвийская писательница-эмигрантка Агата Незауле прямо говорит об этом: “Никто не хочет слушать о пережитых мною испытаниях. Множеством самых разных способов — как очень тонких, так и самых грубых — люди укрепляют во мне нежелание рассказывать об этом”[279]. Ведущий американский психиатр, специалист по женским психическим травмам доктор Джудит Херман добавляет: “Говорить о своих переживаниях, связанных с половой или семейной жизнью, означило навлечь на себя унижение, насмешки и недоверие со стороны общества”[280].

Сходное объяснение, в котором подчеркиваются мужская агрессия и нежелание женщин вспоминать о ней, вместе и приводящие к молчанию, уже предлагалось в связи с другими событиями. Так психолог Эрика Хернинг занималась изучением аналогичного феномена в послевоенной Восточной Германии, занятой советскими войсками. Она доказывает: пока немецкие женщины, подвергшиеся насилию со стороны советских солдат в 1945 г., сохраняли в целом преданность своим мужчинам и не винили их в том, что произошло, сами мужчины-немцы все отрицали и часто обвиняли опозоренных и запуганных женщин в дружбе с врагом. Иначе говоря, жертву насилия преследовали с двух сторон: ее терроризировали советские войска и подвергали остракизму свои же родные и общество[281]. Считалось, что женщина “добровольно согласилась” вступить в половую связь (ведь она осталась в живых, вместо того чтобы умереть, но потерять свою честь). Отсюда делался автоматический вывод о том, что она помогала насильникам, а потому заслуживала не сострадания, а презрения.

Во всех описанных выше сценариях, есть вполне достаточные комбинации для достижения удовлетворительного, хотя и трагического, объяснения относительно замалчивания вклада женщин, и о гендерном насилии в украинском восстании. Украинские женщины внесли слишком значительный вклад в борьбу Украины, и имеется мало оправданий или объяснений последующего молчания об этом.

Динамика советских карательных операций

Для того чтобы объяснить очевидное расхождение в оценках советских и украинских источников, простая справедливость требует обратить внимание на жертвы. Массовый террор и аресты, тюремное заключение, пытки, насилие — все это подпадало под рубрику советской “дезорганизации” повстанческих баз. Насилие со стороны советского государства было лишь средством, но не самоцелью. Оно не было произволом со стороны отдельных лиц — насилие было составной частью преднамеренной кампании. Эта кампания была нацелена на то, чтобы разрушить идентичность местных жителей, вбить клин между организованным сопротивлением и “обществом в целом”, запугать оппозицию и предотвратить потенциальные акции протеста. Два сообщения, заимствованные дословно из доклада Контрольной комиссии ЦК ВКП(б) об итогах первых восемнадцати месяцев борьбы украинских партийных организаций с националистическим подпольем на Западной Украине (1946 г.), показывают, что офицеры МВД/МГБ в этом регионе часто использовали насилие в своих собственных личных и оперативных интересах: