Советская эпоха. Исповедь отщепенца

Я начал писать книгу, и она захватила меня целиком и полностью. Я думал над ней на работе, в дороге, в гостях, дома, во время прогулок с дочерью, днем и ночью. Я был буквально одержим ею. Были случаи, когда я писал по двадцать часов подряд, прерываясь лишь на несколько минут. Такой творческий подъем я до этого испытывал лишь тогда, когда искал доказательства наиболее значительных (на мой взгляд) теорем. Ощущение было такое, будто долго сдерживавшаяся лавина мыслей вдруг прорвала плотину и ринулась неудержимым потоком на бумагу. Зато внешние условия, в которых я писал книгу, были такими, что в истории литературы трудно найти писателя, который писал бы сочинение такого масштаба в условиях еще худших.

В моем окружении еще до этого возникли предположения, что я должен был, как говорится, «выкинуть какой-нибудь номер» – совершить что-нибудь в духе бунтарских настроений тех лет. И я уже тогда находился в поле пристального внимания КГБ. Вокруг меня крутилось множество осведомителей КГБ. Узнать их не представляло никакого труда. Мы их узнавали даже по звонку в дверь и предвидели их появление. Когда мы оказались на Западе, нам не раз задавали вопрос, как мы определяем, кто из наших соотечественников является агентом КГБ. Мы отвечали, что для нас узнать агента КГБ так же легко, как западным людям узнать японца или китайца в массе европейцев. У нас выработался многолетний опыт на этот счет. Мы узнаем их по интонациям голоса, по взглядам, по тому, как и что они говорят. Советские власти уже имели достаточно много хлопот с диссидентами и непокорными деятелями культуры. Они хотели остановить процесс бунта и предотвратить новые случаи, которые могли бы подогреть его. А мой характер, мои принципы и способности были хорошо известны в кругах «аппаратчиков», обслуживавших представителей высшей власти. Потому внимание ко мне со стороны тех, кто хотел предотвратить мое «падение», было усиленным. Я его чувствовал во множестве мелочей, а также более серьезных дел. В это время, как проговорился один из знакомых из аппарата ЦК, было принято решение прекратить публикацию моих научных работ и ссылки на них. Эта профилактическая мера властей совпала с затаенной мечтой моих коллег. Да она и была принята по их инициативе – в доносах с их стороны по поводу моей «внутренней эмиграции» и возможной «внешней эмиграции» в случае, если я буду выпущен на Запад, не было недостатка.

Избрание в Академию наук Финляндии меня обрадовало как дар судьбы. Но и оно вызвало раздражение у властей. Власти и коллеги тщательно следили за тем, чтобы мне не перепал кусочек жизненных благ, не положенных мне согласно неписаным законам коммунальности. Появление у меня бывшего президента Академии наук Финляндии фон Вригта, журналистов из Финляндии и Швеции, взявших интервью по поводу моего избрания, еще более усилило атмосферу настороженности вокруг меня.

Я начал было читать отрывки из «Высот» Э. Неизвестному. Но он в пьяном виде разболтал о том, что я писал, причем в присутствии офицера КГБ, какие постоянно бывали в его мастерской. После этого надзор за мною со стороны КГБ усилился и стал регулярным. За мною повсюду следовали агенты КГБ, даже в общественный туалет. Нашу квартиру стали обыскивать в наше отсутствие. Я понял, что мое спасение – скорость. Я должен был опередить меры властей, которые могли бы помешать появлению книги. Я лихорадочно писал. Ольга перепечатывала рукопись на машинке на папиросной бумаге, причем очень плотно и часто на обеих сторонах страницы. Наши знакомые переправляли сделанное кусками во Францию, так что я даже не имел возможности делать редакторские исправления.

Летом 1974 года мы снимали дачу под Москвой. Хозяин дачи – бывший секретарь одного из районных комитетов партии Москвы. Этот человек послужил прототипом одного из персонажей книги «В преддверии рая». У нас бывало множество людей, и он подслушивал все наши разговоры. Он по своей инициативе стал собирать обрывки моих рукописей, которые я выбрасывал в бочку с мусором, и отвозил их в Москву. Заметив это, я пошел на такой трюк. Я стал прятать мои логические рукописи, разбрасывать по окрестности обрывки черновиков моих логических работ, которые я готовил к изданию за границей, – я не прекращал занятий логикой, хотя и уделял им много меньше времени. Хозяин дачи аккуратно собирал эти обрывки, а в это время страницы «Зияющих высот» открыто лежали на столе около пишущей машинки Ольги. Их он не трогал – он, очевидно, думал, что в том, что не прячется, нет секретов.