Советская литература: мифы и соблазны

Я понял: все живо.
Векам не пропасть,
И жизнь без наживы —
Завидная часть.
<…>
И смех у завалин,
И мысль от сохи,
И Ленин, и Сталин,
И эти стихи[33]

.

А сколько чудовищных стихов у Мандельштама! Попробуйте прочесть любое из «Восьмистиший», и вы поразитесь их бредовости и бессмысленности, их полной непроизносимости («Он опыт из лепета лепит / И лепет из опыта пьет»). У Ахматовой таких стихов нет в принципе, к тому же они все короткие, они не успевают испортиться на этом пространстве. Ахматова – это чудо абсолютно мраморного совершенства с самого начала. «Она – совершенство, и в этом, увы, ее предел», – эти слова Цветаевой приводит Ариадна Эфрон[34]. Но, знаете, это не так мало, потому что, как говорил Сальвадор Дали, «не бойтесь совершенства. Вам его не достичь». За пределы своего совершенства Ахматова выйти не может, поэтому там, где Цветаева, например, пишет «Поэму Воздуха», показывая посмертные странствия души, Ахматова напишет «Поэму без героя». И ведь удивительно, как они друг друга не поняли. Ахматова прочла Цветаевой «Поэму без героя», первую часть, Цветаева ей прочла «Поэму Воздуха» – Ахматовой показалось, что это про перелет Линдберга через Атлантический океан, а Цветаевой показалось – про пьеро, арлекинов и коломбин.

«Поэму без героя» сама Ахматова невероятно ценила, а кроме нее, никто не ценил, потому что никто не понимал, а она не объясняла. «Ни изменять, ни объяснять ее я не буду. “Еже писахъ – писахъ”», – пишет она в предисловии к поэме. Между тем все чрезвычайно просто. Поэма в общих чертах написана в 1940 году, а действие происходит в 1913 году, это два предвоенных года. Поэма, в общем, о войне, это написано абсолютно открытым текстом, и рассматривать ее надо в контексте двух других очень важных текстов русской литературы того же времени. Это «Стихи о неизвестном солдате» Мандельштама 1937 года и «Вальс с чертовщиной» Пастернака 1941-го (и весь его переделкинский цикл 1940 года). В этот контекст входят и ахматовские предвоенные стихи (1940 г.):

Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
<…>
Так вот – над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.

Ахматова вообще войну очень точно предчувствовала. Предчувствовала же она ее в 1914 году, когда никому не приходило в голову, что война – вот она, рядом. Мандельштам не чувствовал, Пастернак не чувствовал, а Ахматова писала:

Пахнет гарью. Четыре недели
Торф сухой по болотам горит.
Даже птицы сегодня не пели
И осина уже не дрожит.

Стало солнце немилостью Божьей,

Дождик с Пасхи полей не кропил.
Приходил одноногий прохожий
И один на дворе говорил:

Сроки страшные близятся. Скоро

Станет тесно от свежих могил,
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменья небесных светил.

Только нашей земли не разделит

На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат[35].

Ахматова пишет это в июле 1914 года, и это документально подтверждено, она не задним числом проставила дату. Много было тому свидетелей, которым она читала эти тексты в Слепнево. И вот что поразительно: три великих текста – пастернаковский цикл, мандельштамовский цикл и ахматовская «Поэма без героя» – построены на одних и тех же образах и на одной и той же мысли. Война у всех троих понимается как вселенская катастрофа, которая стала расплатой за мелкие частные грехи. Люди забыли о морали, и пришло великое напоминание, в котором пострадает множество безвинных. Хотя в каком-то смысле безвинны все, потому что «все мы бражники здесь, блудницы». За это и расплата.

В 1940-м, да и раньше, происходит та же вакханалия террора, безнравственности, страшный хоровод масок.

С детства ряженых я боялась,
Мне всегда почему-то казалось,
Что какая-то лишняя тень
Среди них «без лица и названья»
Затесалась… —

пишет Ахматова в первой главе «Поэмы без героя». Среди ряженых уже ходит маска Красной смерти. Это, конечно, аллюзия к Эдгару По, отсылка к его рассказу, это карнавальный костюм, под которым пустота, это красное домино Андрея Белого. Заигрались в комедию масок – а среди этих масок одна становится настоящей, вызывая на этом маскараде бешеное смертное кружение.