Советская литература: мифы и соблазны

Птица по небу летает,
Поперек хвоста мертвец.
Что увидит, то сметает.
Звать ее – всему конец.
Над горою пролетала,
Повела одним крылом —
И горы как не бывало
Ни в грядущем, ни в былом.

Над страною пролетала,

Повела другим крылом —
И страны как не бывало
Ни в грядущем, ни в былом.

Увидала струйку дыма,

На пригорке дом стоит,
И весьма невозмутимо
На крыльце мужик сидит.

Птица нехотя взмахнула,

Повела крылом слегка
И рассеянно взглянула
Из большого далека.

Видит ту же струйку дыма,

На пригорке дом стоит,
И мужик невозмутимо
Как сидел, так и сидит.

С диким криком распластала

Крылья шумные над ним,
В клочья воздух разметала,
А мужик невозмутим.

– Ты, – кричит, – хотя бы глянул,

Над тобой – всему конец!
– Он глядит! – сказал и грянул
Прямо на землю мертвец.

Отвечал мужик, зевая:

– А по мне на все чихать!
Ты чего такая злая?
Полно крыльями махать.

Птица сразу заскучала,

Села рядом на крыльцо
И снесла всему начало —
Равнодушное яйцо.

Ну чистый Гребенщиков! Сидит мужик в древнерусской тоске, потому что это его постоянное состояние. Над ним летает смерть, потому что смерть летает в России всегда. Он смотрит на нее равнодушно: «Ты чего такая злая?» И у Гребенщикова в песне «Голубой огонек» из альбома «Навигатор» («Моя смерть ездит в черной машине / С голубым огоньком»), песне выдающейся, примерно то же самое: где-то надо мной летает птица с голубым огоньком, разумеется, черная, но это никак не мешает моей жизни, потому что мою жизнь нельзя исправить: «…поздно – мы все на вершине / И теперь только вниз босиком».

Любовная тема у Гребенщикова – тоже передача только нужного ему состояния. Любовная лирика БГ – это лирика, обращенная не к женщине, а всегда к себе, влюбленному в женщину:

Снился мне путь на Север, снилась мне гладь да тишь.
И словно открылось небо, словно бы Ты глядишь,
И ангелы все в сияньи, и с ними в одном строю
Рядом с Тобой одна – та, которую я люблю.

И я говорю: «Послушай, чего б Ты хотел, ответь —

Тело мое и душу, жизнь мою и смерть,
Все, что еще не спето, место в Твоем раю —
Только отдай мне ту, которую я люблю».

Заметим: «той, которую я люблю», нет. Она не названа, она отсутствует. Конкретная земная женщина не нужна – нужно состояние, в которое она вводит лирического героя. И кстати говоря, именно поэтому большинство русских любовных романов и большинство русских отношений строятся из абсолютно возвышенного, часто боготворящего отношения к женщине и откровенного свинства в поведении с ней. Как сказано в стихотворении Геннадия Григорьева «Как бы я с этой женщиной жил…»:

И теперь, не в мечтах, наяву,
Не в виденьях ночных, а на деле
Как я с женщиной этой живу.
Да как сволочь. Глаза б не глядели.

А БГ принадлежит к той же традиции питерского иронического андеграунда, в этом основа и гребенщиковской поэтики в любовной теме. Земная женщина только мешает видеть свой небесный прототип. Ее могут звать Елизавета, а могут Аделаида – она только звезда, только проекция Бога, данная нам в ощущении. Иногда в ощущении самом брутальном, самом чувственном.

Русская тема у Гребенщикова – это взгляд беспечного русского бродяги (иногда через два «г» – бродягги), но не человека, в России живущего, и единственный смысл, единственный шанс любить ее – в ней не жить. БГ ездит по России в поезде на воздушной подушке. Эта воздушная подушка – культура, ирония, это огромная ироническая дистанция. И когда он пишет про Кострому «мон амур», он всегда находится вне. Это петербуржец, который по этой провинции едет.

Мне трудно, вернувшись назад,
С твоим населением слиться,
Отчизна моя, Ленинград,
Российских провинций столица, —