Советская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю

Властным и идеологическим структурам удалось внедрить в ментальность советских людей представление о самоубийстве как о предательстве дела социализма, как о малодушии, почти как о преступлении. Этому отчасти способствовала «культурологическая подсказка» – наличие в сознании населения религиозного представления о греховности акта самостоятельного и добровольного ухода из жизни. Конечно, не следует думать, что в семье самоубийцы не горевали о потере. Просто причину смерти в этом случае старались скрывать. Подобное отношение к суициду и на ментальном, и на государственно-идеологическом уровне уничтожало всякую возможность создания гибких, неформализованных и, главное, неполитизированных форм социального контроля за данной девиацией.

В нормализующих и нормативных суждениях власти суицид – и эгоистический, и альтруистический – рассматривался как патология, имеющая выраженный социально-политический характер. При этом самоубийце как девианту должны были быть свойственны или социальное происхождение, или идейные воззрения, не отвечавшие требованиям советского общества. Суицид, по сути дела, объявлялся патологией с неким фаталистическим оттенком, отклонением с социальной предрасположенностью.

Объективно политизировался и сам феномен ретретизма, хотя известно, что он во многом объясняется психическими и физиологическими характеристиками конкретной личности. И особенно пагубной являлась сформировавшаяся именно в период большого стиля тенденция замалчивания фактов наличия в советском обществе таких проявлений ретретизма, как суицид. Если в Малой советской энциклопедии, печатавшейся на рубеже 1920–1930-х годов, существовала статья «Самоубийство», то в том же справочном издании, подготовленном в конце 1950-х (формально в условиях оттепели), материал о суицидальном поведении отсутствовал.

ГЛАВА 3. ПРОСТИТУЦИЯ

До середины XIX века в России и на ментальном, и на властно-нормативном уровне наблюдалось смешение понятий прелюбодеяния и блуда. В российских законодательных актах существовала система наказаний «за непотребство», под которым понимались как оказание платных сексуальных услуг, так и внебрачные половые отношения. Размежевание этих явлений, связанных с формами сексуального поведения и сексуальной морали, нашло выражение в появлении в 1843 году при Министерстве внутренних дел Врачебно-полицейского комитета. На первых порах это учреждение занималось борьбой с «любострастными» (венерическими) болезнями и преследовало распространявших их проституток. Таким образом, из числа особ, замешанных в «непотребстве», которое можно толковать как нарушение нравственных норм, властные структуры стали выделять тех, кто занимался им на коммерческой основе. Общественно опасные последствия сексуальной коммерции попытались искоренить насильственным путем, что было зафиксировано в Уложении о наказаниях 1845 года.

Почти двадцать лет, несмотря на активно функционировавшую систему регламентации проституции, занятие этим ремеслом каралось как уголовное преступление, наряду со сводничеством и использованием услуг института продажной любви. Упразднены эти статьи были лишь в 1863 году, в период «великих реформ». В представлении общественности занятие проституцией стало квалифицироваться как своеобразная профессия. Однако на уровне нормативных суждений власти такого маркирования не существовало. Лишь в 1891 году постановлением Уголовного кассационного департамента Правительственного Сената была введена ответственность за несоблюдение правил о регистрации проституток. В определенной мере это можно считать законодательным закреплением уже осуществлявшегося на деле терпимого отношения государства к ремеслу проституции. И все же это не означало, что властные структуры царской России покровительствовали развитию проституции и тем более повышению социального статуса продажной женщины. Система регистрации, ограждавшая женщину от наказания за сексуальную коммерцию, одновременно ограничивала ее в гражданских правах. «Желтый билет» не приравнивался к паспорту. Он закрывал доступ «продажной девицы» в «чистую семью» и, кроме того, не позволял без ведома полиции сменить место жительства и скрыть свои занятия. Конечно, это были довольно жестокие меры по отношению к проститутке, но именно они соответствовали ментальным представлениям об организации проституции и торговле своим телом как аномальных явлениях. Официальная принадлежность к институту проституции в бытовом сознании среднего горожанина в конце XIX века считалась позором. Этому способствовали христианско-православные традиции отношения к сексуальности, а также нормативные и нормализующие суждения власти, подразумевавшие целую систему правовой дискриминации женщин, торговавших собой.