Советская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю

« – Как же вам угодно именоваться?

Человек поправил галстук и ответил:

– Полиграф Полиграфович.

– Не валяйте дурака, – хмуро отозвался Филипп Филиппович, – я с вами серьезно говорю… <…> Ваше имя мне показалось странным. Где вы, интересно знать, откопали себе такое?

– Домком посоветовал. По календарю искали – какое тебе, говорят? Я и выбрал»446.

Во второй половине 1920-х годов, в разгар нэпа, сконструированная норма свободной смены имен дала неожиданные результаты. Появились факты самопереименования отнюдь не из революционных соображений. Напротив, новое имя, как правило, не «простонародное», становилось признаком развивающегося мещанства. Объектом сатиры стал для В.В. Маяковского в 1927 году некий монтер Ваня, который

…в духе парижан
себе
присвоил званье:
«электротехник Жан»447

.

С явным осуждением писал о желании комсомольца Васи Царапкина стать Валентином Эльским и В.В. Вересаев в романе «Сестры»448. Процесс имятворчества как некой новой антиклерикальной нормы бытового поведения вновь оживился в годы первых пятилеток, при этом сильное влияние на него оказало развитие техники и науки. Именно этим можно объяснить возникновение Радиев, Сталиев, Гелиев, Ториев, Изольд (изо льда – в честь полярных открытий). Во второй половине 1930-х наблюдались факты смены, правда, не столько имен, сколько фамилий, в первую очередь политически опасных: Троцкий, Бухарин, Зиновьев. Заявления о новых паспортных данных необходимо было публиковать в газетах. Но в целом в конце 1930-х – начале 1950-х годов имятворчество почти прекратилось449. Единственный пример появления нового имени, отражающего социально-политическую ситуацию, – Мира. Отчасти это может быть связано с разнообразными инициативами власти по подъему чувства национального самосознания русского (православного по умолчанию) народа, что было характерно для культурно-бытового пространства большого стиля. Неудивительно, что на начальном этапе борьбы со стиляжничеством идеологические структуры делали особый акцент на необычных именах, которые нередко присваивали себе юные модники конца 1940-х – начала 1950-х годов450.

«Почитать лишь… революционно-смелого отца»

Маркирование советскими властными и идеологическими структурами акта крещения как социальной аномалии усугубляло характерный для большинства обществ конфликт поколений. И детям, и родителям предстояло пережить мучительную ломку традиционных отношений. Патриархальные связи поколений были подорваны уже в ходе Первой мировой и Гражданской войн в результате физической гибели в первую очередь глав семейств. В Петрограде, по данным 1923 года, родителей не было у 20 % молодых людей, а во Владимире – у 25%451. Подобная ситуация сама по себе не способствовала укреплению внутрисемейных связей. Делегитимизация процедуры крещения младенцев уничтожала институт крестных отцов и матерей, а «октябрение» в относительно взрослом возрасте выглядело как публичный отказ от традиционных атрибутов преемственности поколений. Параллельно с принижением значимости таинства крещения на уровне нормализующих суждений в первую очередь комсомола в начале 1920-х годов всячески пропагандировалась ненужность контактов в семье. Эта идея находила отклик у молодежи. Уральский комсомолец, именовавший себя Аливьером, опубликовал в 1923 году в молодежном журнале стихотворение «Что жалеть мне», где были, в частности, и такие строки:

Что жалеть, коль на клуб комсомольский
Сменял я своих родителей, —
Так отживший закон отцовский,
Бойкотируем мы, победители452

.

В 1924 году в том же журнале появилась редакционная статья, в которой утверждалось: «Если стоит вопрос: родители или РКСМ? Сознательный комсомолец должен ответить – РКСМ!»453 Острой критике подвергалась библейская заповедь «Почитай отца твоего». Довольно широкую известность приобрели высказывания психоаналитика А.Б. Залкинда. Он много и подробно рассуждал о возможности интерпретации 10 библейских заповедей, полагая, что они вполне подходят для этических нужд социалистического государства – необходимо лишь изменить их классовую направленность. По поводу библейского положения о почитании родителей Залкинд писал: «Пролетариат рекомендует почитать лишь… коллективизированного, классово-сознательного и революционно-смелого отца. Других же отцов надо перевоспитывать, а если они не перевоспитываются, дети этически вправе покинуть таких отцов, так как интересы революционного класса выше благ отца»454.