Советская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю

Спровоцированный властью конфликт поколений на почве отношения к обрядам перехода усиливался посредством политических преследований и притеснений по классовому признаку. Уже первая советская конституция (1918) породила категорию лиц, лишенных избирательных прав. Их дети ощутили на себе в годы военного коммунизма особенности системы распределения продуктов и предметов первой необходимости в советском государстве (подробнее см. в части I). Классовыми признаками руководствовались и биржи труда, предоставлявшие работу в годы нэпа. В результате молодые люди вынуждены были скрывать социальное происхождение своих родителей. В 1930-х годах социальное происхождение стало причиной для приписывания человеку статуса общественного изгоя. На этой почве происходил распад семей. Он находил выражение как в сокрытии занятий своих родителей, так и в публичном отказе от них. Комсомол периодически проводил кампании очищения своих рядов от лиц «чуждого» происхождения. В Ленинграде, например, в 1933–1936 годах из ВЛКСМ было исключено более 3000 человек за связь с «чуждыми элементами», то есть с родителями. Политическая ситуация 1930-х годов породила «эффект Павлика Морозова». Эта отчасти мифическая личность символизировала протест против власти отцов. В периодической печати того времени появлялись статьи о геройских поступках молодых людей, разоблачивших своих родителей за «преступную деятельность против социализма» и отказавшихся от них455. Свой Павлик Морозов нашелся во второй половине 1930-х годов, например, в Ленинграде. Это был комсомолец Н. Максимов, рабочий ленинградского торгового порта. Осенью 1935 года он разоблачил «шайку рвачей», в которой состоял и его отец. «Николай Максимов, – писала «Комсомольская правда», – поступил вопреки неписаным законам старой морали. Он разоблачил отца, вредившего новому обществу…»456.

В раскрученном властью механизме насильственного размежевания детей и родителей мало что изменили и знаменитая фраза И.В. Сталина «Сын за отца не отвечает», и даже Конституция 1936 года, уравнявшая в правах всех граждан СССР. Бацилла межпоколенческой ненависти, привитая советским гражданам в 1920–1930-х годах, оказалась живучей и в контексте большого стиля. Многие молодые люди, оказавшиеся изгоями вследствие социальной неполноценности своих родителей, оборачивали свой гнев и возмущение не в сторону власти, а в сторону собственной семьи. Известна позиция крупного историка и этнолога Л.Н. Гумилева, сына двух поэтов. Безвинно репрессированный в 1938 году и окончательно реабилитированный лишь после ХХ съезда КПСС, он писал в 1955 году о своей матери, А.А. Ахматовой: «Будь я не ее сыном, а сыном простой бабы, я бы был, при всем остальном, процветающим советским профессором, беспартийным специалистом, каких множество»457. Однако, стремясь к политизации отношений между детьми и родителями, властные структуры не смогли спрогнозировать возможность обратного эффекта своей политики – единения семей на почве неприязни к советской системе.