Советские каторжанки

Прошел месяц. На дворе светило весеннее солнце, хотелось на воздух, хотя там было холодно, снег еще не таял. Пора было выписываться.

Мысли о выписке пугали. Пролежав так долго в чистоте, в тишине, в тепле, те, кого выписывали, с ужасом думали о тяжелой работе на морозе, свинцовой усталости в конце дня, о черных от копоти нарах в черной палатке и жуткой баланде из вонючей тюльки.

Неожиданно дана была команда собираться всем на этап. Весь лагерь переводили в Норильск.

Глава 9. ПИСЬМА ДОМОЙ

В один из холодных осенних дней ко мне подошла Галя Сукач, работавшая в конторе. Спросила, что новенького дома (она сама из Днепродзержинска, это недалеко от Одессы), удивилась, что я не получаю ничего от близких. И вдруг предложила помочь отправить домой письмо, даже принесла листок серой бумаги, ручку и чернила.

Я не сразу села писать. Это значило распроститься с мечтой о побеге. Но теперь, когда я окрепла за лето, что-то изменилось в психике. Оказалось, что жить-то все-таки можно, выжить — тоже. Надя Бедряк, наверное, была права. Заканчивается строительство аэродрома; может, что-то все же будет за такую работу? Нет, мысль о побеге придется оставить. Это нереально. Будем ждать и надеяться.

И я села за письмо, совершенно не веря, что оно дойдет. Просто неудобно было пренебречь Галиной внимательностью.

Я так никогда и не узнала, почему Галя решила принять такое участие в моей судьбе, но на всю жизнь осталась ей благодарна.

Галя не была лагерным «придурком». Ее заметили и взяли в контору за деловые качества, как бывшую студентку. Я не искала встреч с ней, оставаясь в тени. А у Гали был свой круг друзей, обеспеченных, благополучных девушек. И, конечно, я там была не ко двору со своей бедностью и худой славой у начальства.

«Мамочка, родная, здравствуй! — выводила я на квадратике сероватой бумаги. Чернила расплывались, проникая насквозь, а я писала помельче, чтобы больше рассказать о себе на таком маленьком листке. — Целую тебя крепко-крепко и прошу: не сердись, что я так долго не писала. Мне было очень тяжело, а я не хотела тебя расстраивать и писать об этом. Теперь все миновало, прошла страшная полярная зима, и я привыкла к климату, решила, что выдержу, а поэтому можно сообщить о себе домой.

Я тяжело переболела, климатические условия здесь не все могут пережить. Нахожусь на Таймырском полуострове, около 100 км на восток от Дудинки, недалеко от побережья Ледовитого океана. Сейчас у меня небольшой отпуск, на работу не хожу, и я наконец нашла время обдумать и написать письмо, а это так трудно — ведь я почти полтора года не брала пера в руки, отвыкла, да и бумаги нет. Живу в настоящее время в лагере на всем казенном, пока всего хватает.

Если есть возможность — пошли посылку, но продуктовую. Пришли побольше жиров, крупы или макарон, луку и чесноку, побольше махорки (за табак здесь можно многое купить), сахару и баночку клубничного варенья.

Мамочка, если напишет или приедет мой муж —немедленно сообщи ему мой адрес и покажи письмо. Он один сможет мне больше всех помочь в этом положении. Сообщи ему, что я помню его и жду встречи, живу надеждой на нашу встречу. Никого у меня здесь нет, я совсем-совсем одна — ты же хорошо знаешь мой характер. И я знаю, что если он не верит сейчас, то поверит тогда, когда я сама смогу ему рассказать о себе. Может быть, он ещё не забыл про меня — ведь женщин на воле много.

Сюда можно даже приехать самолетом из Красноярска, конечная станция самолета — ст. Надежда (12 км от пос. Норильск), где и расположен мой лагерь. Это тоже сообщи мужу.

Часто вижу тебя и Валю во сне, он, наверное, в армии, передай ему от меня привет. Я все еще помню его маленьким, каким он выглядел в 14-15 лет, таким он мне и снится.

Погода у нас сейчас противная, сырая очень. Тундра зазеленела только с 1 июля, а к 1 сентября все уже пожелтело и осыпалось. Теперь туман, дожди, слякоть и непролазная грязь.

Мой адрес: Красноярский край, поселок Норильск, почтовый ящик 224.

Белые ночи уже кончились, скоро начнется полярная ночь, пурга и леденящие душу морозы, а в небе замерцает северное сияние. Я буду мечтать о встрече со всеми вами и ждать, что хоть кто-либо из вас троих про меня вспомнит и пришлет весточку. Я тогда не буду себя чувствовать такой одинокой и замерзшей в этой ледяной пустыне, и мне легче будет дождаться освобождения — несбыточной мечты.

Целую тебя, родная, крепко-крепко и жду встречи. Не думай про меня много — как-нибудь все пройдет, как прошла первая зима. Тогда мы вместе начнем наше лето.

Целую вас всех. Нина. 5/IХ-46 г.»

В нашей семье не принято было говорить ласковые слова. Жили трудно, мать не работала, отец получал мало. Но в письмах из лагеря откуда-то брались эти не свойственные мне слова. Хотелось хоть чем-то, хоть добрым словом утешить мать в ее горе. Я считала себя повинной в переживаниях своих близких и старалась не жаловаться но судьбу — наоборот, успокоить.