Советский детектив. Том 7. Один год

— Тут я вовсе ни при чем, — сказал Лапшин. — Тут целиком бочковское дело. И он, и даже Окошкин мой хорошо материал подработали. Так что, если возможно, Прокофий Петрович, учти, пожалуйста: у Николая Федоровича кое-какие материальные затруднения сейчас, он, понимаешь ли, велосипед купил женке…

Лапшин помедлил.

— Ну?

— А Галине вроде бы рожать вскорости…

— Да что ты! — воскликнул Баландин. — Вот не замечал. И бестактный я человек, — вдруг сердито сказал он. — Упрекаю ее, что она толстеет. Придумал, понимаешь, старый дурак, что мужа своего плохо кормит, а сама как на дрожжах. А она чуть не плачет… Да, надо будет помочь ребятам — на мебелишку, что ли…

— И Окошкину, — ввернул, краснея, Лапшин. — Тоже женился парень…

— И Побужинскому! — иронически поддержал Баландин. — Вчера как раз гуляли у него на свадьбе. Нет, Иван Михайлович, больно ты размахался.

Не торопясь они вошли в приемную Баландина, и Прокофий Петрович своим ключом открыл белую, с золотом дверь в кабинет. Галя Бочкова принесла на подносе два стакана чаю — начальнику и Ивану Михайловичу. Баландин расстегнул крючки кителя, спросил про визит Лапшина к редактору.

— Да, такое дело, — произнес он, выслушав рассказ Ивана Михайловича. — Ну, видать, ничего не поделаешь, но проводим мы его от себя честь по чести. Он часом не охотник, не знаешь?

Иван Михайлович не знал, охотник Демьянов или нет. Баландин на минуту призадумался — для премии у него было хорошее охотничье ружье. Вдвоем, попивая чай, они обмозговали вопрос замены ружья, в случае чего, часами для Демьянова. Потом опять вернулись к делу Коркина и всей его бражки.

— Богатое будет дело, — вылавливая ложечкой ломтик лимона из стакана, сказал Баландин. — Очень богатое. Сейчас, я предполагаю, ты, Иван Михайлович, только у истоков его находишься. И еще что тут интересно, — живо заговорил он, — я вот все об этом думаю, Жмакин твой много нам здесь помог…

— Это как же? — следя за ходом мыслей Баландина, не сразу понял Лапшин. — Почему именно Жмакин?

— Как же — почему? Корнюху он, рискуя жизнью, взял. А Корнюха, спасая свою шкуру, показал на Дроздова и, в связи с дроздовскими делами, — на Коркина. Тут и пошли большие тысячи. И трикотажные махинации, и скупка облигаций с выигрышами, и участие во всем этом уголовного отребья, и помесь с бандитизмом. По существу, все это одно, весьма даже характерное дело. Попытка возрождения капиталистического нарыва в нашем нынешнем обществе. Ну а мы этот нарыв вскрыли. Так? И вышли на всю эту пакость благодаря человеку, который длительное время заблуждался, но которому помогли подняться и встать на ноги. Как он, кстати, Жмакин твой?

— А ничего, нормально. На шофера обучается.

— Рецидивчиков не слышно?

— Будто нет.

Только в седьмом часу Лапшину удалось выйти из Управления. В аптеке он купил все лекарства от простуды, какие продавались без рецепта, а в гастрономическом магазине разных полуфабрикатов, цыпленка (где-то он читал, что больным нужно есть курятину), в булочной два батона и сухарей (сухари тоже полагались больным). Пакетов получилось много, и неприятно было то, что на углу Невского и Рубинштейна прямо перед Лапшиным с писком затормозила машина и красивый, как всегда, Митрохин предложил подкинуть Ивана Михайловича вместе с его «товаром».

— На вечеруху, что ли? — спросил Андрей Андреевич и засмеялся, а его шофер Гришечкин, тоже красивый и необыкновенно наглый сердцеед, засмеялся вместе со своим начальником и поддакнул ему в том смысле, что товарищ Лапшин, хотя с виду и скромный, но, наверное, «ого-го»!

Машина стояла на пешеходной дорожке, мешая людям, Митрохин ослепительно улыбался, и Лапшин едва ушел от Андрея Андреевича и его веселой услужливости…

Но едва Иван Михайлович успел вздохнуть с облегчением по поводу того, что Митрохин оставил его в покое, как тот нагнал Лапшина пешком и заговорил с ним тем тоном, который означал, что Митрохин знает куда больше того, о чем позволяет себе говорить, и как бы даже несколько снисходит своей осведомленностью до неосведомленного собеседника.

— Вот ты, Иван Михайлович, тогда на меня нашумел за Гитлера, — сказал он, касаясь лапшинского локтя. — А теперь чего думаешь?

— Что думал, то и думаю, — угрюмо отозвался Лапшин.

— Что же именно ты думаешь, ежели не секрет?

— А то думаю, что некоторые другие державы тайно вели переговоры с фашистами о пакте и насчет раздела сфер влияния. И это тебе так же, как мне, известно.

— Ну а диалектически?

— У тебя диалектика означает что-то довольно-таки паршивое, — уже зло сказал Лапшин. — Подозрительное нечто, смахивающее… ну, да что!

— Да ты, Иван Михайлович, не переживай, — все так же ослепительно улыбаясь, мирно и весело произнес Андрей Андреевич. — Чего переживать! Я, например, очень нашим пактом удовлетворен, и рад, и приветствую…

— Ну, приветствуй, приветствуй, — прервал Митрохина Лапшин, — это дело твое. — И уже совсем невежливо и даже грубо добавил: — Пока, Андрей Андреевич! Что-то мне с тобой неинтересно разговаривать…