Советский детектив. Том 7. Один год

Погладил по сырой шерсти и заглянул в Клавдино окно. Там сидел Гофман и что-то рассказывал. Лампа-молния горела на столе, покрытом плюшевой знакомой-знакомой скатертью… Гофман был выбрит, в пиджаке с галстуком, лицо его, как показалось Жмакину, имело нахальное выражение. Жмакин зашел сбоку и заглянул в ту сторону, где стояла Клавдина кровать. Клавдия лежала на кровати, укрытая по горло своим любимым пуховым платком, беленькая, гладко причесанная, и улыбалась. Сердце у Жмакина застучало. «Дочка небось в столовой спит, — думал он, — небось мешает». Уже задыхаясь от неистовой злобы, не помня себя, он наклонился, взял кирпичину и отошел, чтобы, размахнувшись, швырнуть в окно, но вовремя одумался и так, с кирпичом в руках, пошел назад по тихим и сонным переулочкам к шоссе. Возле шоссе он бросил кирпич в канаву, придал лицу выражение деловитости и влез в кабину. Геннадий пел длинную песню.

— Повидал дамочку? — спросил он разомлевшим голосом.

— Какую дамочку, — сказал Жмакин, — за папиросами на станцию бегал.

И, развернув грузовик, он с такой стремительностью поддал газу, что Геннадия откинуло назад и сам Жмакин стукнулся головой.

— Полегче бы, — сказал Гена безнадежным голосом, зная, что Жмакин все равно не послушается.

— Ладно, полегче, — ответил Жмакин и, отчаянно нажав сигнал, погнал машину в обгон осторожно плетущегося бьюика.

Состязание это продолжалось до самой Новой Деревни, — видимо, водителя легковой машины тоже заело. У дачи в зеленом переулочке стояло несколько машин, и Пилипчук сказал Жмакину, чтобы не ждал, он вернется не скоро.

— Может, подкинешь до общежития? — попросил Гена. — Чего-то притомился я нынче.

Жмакин «подкинул» Геннадия на Карповку, лихо развернулся и минут через двадцать загнал машину в бокс. Никанор Никитич спал. Страшная тоска вдруг сдавила сердце Алексея. Вздрагивая от вечернего холода, он накинул на плечи пиджак, подсчитал деньги — как раз на триста граммов и яичко, покурил, все еще как бы вглядываясь в лицо Клавдии, такое, каким видел его нынче, толкнул дверь и, предъявив вахтеру пропуск вышел из проходной с твердым намерением напиться. Но, представив себе Гофмана и его радость, когда он узнает, что «некто Жмакин» опять свихнулся, Алексей решил сейчас не пить, а посидеть в скверике и обдумать свое положение, тем более что до двенадцати, когда закрывалось ближайшее заведение, времени было совершенно достаточно.

Отвалившись на спинку скамьи, он сказал себе: «Значит, продумаем все сначала» — и опять представил себе Клавдию, но вдруг кто-то окликнул его, и тотчас же на соседней скамейке он увидел Лапшина, который, покуривая и отряхивая пепел в урну, исподлобья смотрел на Жмакина.

— Отдыхаешь? — спросил Иван Михайлович.

— Да вот вышел… подышать, — несколько смешавшись, ответил Алексей и поймал себя на смешной мысли о том, что Лапшин знает все его мысли, все огорчения и даже догадывается, что Жмакин собрался напиться.

— Живешь как? — спокойно осведомился Иван Михайлович.

— В смысле производства — нормально, — пересаживаясь к Лапшину, ответил Жмакин, — в личной же жизни имеются неполадки.

Внезапно, как это не раз случалось с ним в былые времена, Жмакин рассказал Лапшину подробно и горько, как был сегодня в Лахте и какой там «порядок чин чинарем» в отношениях между Клавдией и Федей Гофманом. Он рассказывал, сердце его бешено колотилось, слова были какие-то нелепые, то блатные, то вдруг он ругался, кося на Лапшина свои бешеные глаза.

— Поломалась моя личная жизнь! — заключил он с тоской. — Но все равно, Иван Михайлович, я удержусь. Никто меня больше на наклонной плоскости не увидит. Вы на меня надейтесь!

— Я и надеюсь, — спокойно ответил Лапшин.

— Хотя вам моя судьба, конечно, не совсем понятна, — сказал Жмакин, — у вас личная жизнь небось сложилась нормально, полный в ней порядок — жена, детишки, теща, все как положено…

Лапшин внимательно посмотрел на Жмакина, странно усмехнулся и ничего не ответил. Впрочем, Жмакин даже не заметил этого. Он внезапно удивился — почему в двенадцатом часу Иван Михайлович сидит в этом скверике.

— Да вот, знаешь, хотел наведаться к Пилипчуку, а у него, сколько ни звонил, никто не отвечает. Присел на лавочке покурить.

— А они все на даче в Мельничном Ручье, — сказал Жмакин. — Семья то есть. А самого я только что в Новой Деревне оставил, они там собравшись у какого-то начальства по строительству…

Лапшин кивнул, бросил окурок в урну и поднялся.

— Так как же мне жить, Иван Михайлович? — тоже поднимаясь, спросил Жмакин. — Как вы посоветуете?

— Не знаю, брат, — негромко, словно все еще продолжая думать свою отдельную от Жмакина думу, произнес Лапшин. — Не знаю. Разве тут чего присоветуешь толкового! Надеяться надо, что ли. Ведь не хуже мы с тобой других людей, как ты считаешь?

Усмехнулся невесело, протянул Жмакину большую, горячую руку и зашагал между клумбами к выходу из скверика.

В СЕНТЯБРЕ

Не слишком приятная встреча