Советский детектив. Том 7. Один год

Жмакин взял чемодан летчика, немного поотстал и на Старо-Невском вошел в знакомый проходной двор. Злоба и отчаяние переполняли его. «Рвань! — бормотал он, скользя по обмерзшим булыжникам. — Иди в авиацию!» Поднявшись на шестой этаж чужого дома и послушав, тихо ли, он одним движением открыл чемодан, выложил все вещи в узел, покрутился по переулкам и уже спокойно, валкой походочкой, дымя папироской, пошел в ночлежку на Стремянную.

Так рецидивист Жмакин Алексей, осужденный на пять лет по соответствующим статьям Уголовного Кодекса, прибыл в Ленинград ровно на четыре года и восемь месяцев раньше того срока, когда это могло бы произойти по закону.

Тамаркин проворовался

Вернувшись из суда, Лапшин застал у себя в кабинете Окошкина, сконфуженного, словно бы ощипанного.

— Ну? — спросил Иван Михайлович. — Что у вас?

Василий принялся мямлить, испуганно и искоса вглядываясь в непроницаемое лицо Лапшина.

— Ты не ходи вокруг да около! — велел Лапшин. — Ты прямо говори. Не человек, а каша-размазня.

— Тамаркин проворовался! — сказал Василий. — Он в артели работал, там актировал моторы, перебирал их и через другую артель на черный рынок…

— Какой такой Тамаркин? — морщась, спросил Лапшин. Он уже знал, какой это Тамаркин, и от отвращения у него даже засосало под ложечкой, но Василий обязан был все сказать сам, и подробно.

— А тот, помните, ваш день рождения… Вот он был… Вы еще с ним беседовали. В отношении Мюнхена и…

— Я с ним беседовал в отношении Мюнхена? Да ты что, Окошкин?

— Нет, конечно, он ко мне пришел, я не отрицаю, Иван Михайлович, это тот самый, который тогда говорил, что и он и его мама были бы очень рады, если бы мы к ним пришли. Помните?

— И ты к ним пошел?

— То-то и счастье — не пошел. Однажды собрался, а вы меня тут задержали — я и не пошел. Ну, прямо как насквозь вы видели, прямо спасли меня, ведь это надо себе представить кошмар, который мог бы…

— Ладно! Дальше что было?

— Ну и проворовался. Ордер оформлен я на обыск, и на арест. Соучастников тут брали…

— Так я-то здесь при чем?

— Его сажать надо, — сказал Вася, — а мне как-то неловко. Может, вы кого другого пошлете?

— Нет, тебя, — сказал Лапшин. — Именно тебя.

— Почему же меня?

— А чтоб знал, с кем дружить! — краснея от гнева, сказал Лапшин. — Некто Тамаркин и некто Тамаркин, а Тамаркин — ворюга…

Краснея все больше и больше и шумно дыша, Лапшин смял в руке коробку спичек, встал и отвернулся к окну.

— Ну тебя к черту! — сказал Лапшин, не глядя на Василия. — Пустобрех ты какой!.. Поезжай и посади его, подлеца, сам, и сам дело поведешь, и каждый день будешь мне докладывать…

— Слушаюсь! — тихо сказал Окошкин. — Можно идти?

— Постой ты! Откуда он у тебя взялся-то?

— Ну, чтоб я пропал, Иван Михайлович! — быстро и горячо заговорил Вася. — Учились вместе в школе, потом я его встретил на улице, обрадовался — все-таки детство…

— «Детство»! — передразнил Лапшин. — Дети! И на парткоме еще о своих друзьях расскажешь. Дети — моторы красть! Возьми машину и поезжай, а то он там наторгует! Ребятишки у него есть?

— Нет.

— А жена?

— Тоже нет, официально.

— Подлец какой!

— Да уж, конечно, собака! — сказал Васька примирительным тоном. — Я и сам удивляюсь.

— Удивляешься! — вспылил Лапшин. — Теперь поздно удивляться. Поезжай сейчас же!

И он с силой захлопнул за Василием дверь.

— Теперь поздно! — повторил Окошкин слова Лапшина. — Да, теперь поздно. И все-таки, Иван Михайлович, я выполню свой долг. Вы недаром доверяли Окошкину. Ему можно доверять, клянусь!

Васька иногда любил подпустить патетики.

…Тамаркин служил в переплетной артели «Прометей» и еще по совместительству в организациях под названиями «Свой труд», «Учпомощь» и «Росбумизделие». В «Учпомощи» Тамаркин находился на должности шофера директора, а в «Росбумизделии» для него была использована штатная единица заместителя начальника планового отдела. Что касается до «Своего труда», то здесь Тамаркин числился консультантом. Все это было чудовищно незаконно и как-то необыкновенно нагло организовано. По дороге в «Прометей» Окошкин томился от стыда и обиды, ему все виделся уничтожающий взгляд Лапшина и вспомнилось, как он позвал Тамаркина на день рождения Ивана Михайловича. От стыда сосало под ложечкой и хотелось сказать Тамаркину целую речь, исполненную пронзающих и клеймящих слов, но говорить было уже незачем, да и что понял бы этот мелкий жулик в тех чувствах, которые терзали Окошкина?

Они столкнулись в узком, заваленном картоном и штуками коленкора коридорчике, причем не Василий остановил Тамаркина, а Тамаркин окликнул его.

— Привет, Окошкин! — крикнул Тамаркин и толкнул Васю ладонью в грудь. — Чего это ты к нам попал?

Он протянул руку, но Василий спрятал свою за спину. На Тамаркине был синий подкрахмаленный комбинезон, под ним рубашка из шелка и галстук в горох. На шее он для щегольства имел еще белое кашне.